Сибирские огни, 1984, № 10

Х-ха! Браток, при умном распределении, согласись, молоко всем доста­ нется. — Колька, а вот кто ее в Намангане ждет с таким выводком?.. — Так и я говорю. А она: поедем, поедем, там хорошо... Я слушаю Кольку и думаю: Шуру ли ж алеть, Кольку ли жалеть? И кто из них, двоих, большей жалости просит?.. А ведь они просят, хотя делаю т это не вслух. ' С. улицы, озираясь, возвращается Самсоныч, с букетом. Гляжу на букет удивленно: да, тот самый, еще и с комочками глины. — Коля, Коля.— Самсоныч торжественно выпрямляется.— Уверен, Шуре никогда не дарили цветов. Держи! Ты будешь первый с цветами. — Вы с ума сошли,— говорю,— это же подсмешка. Вы что? — Браток прав. Д а , Самсоныч, поднеси-ка цветы бабке Марте. Долго мы распределялись спать. Никто не хотел наглеть, и двух­ спальная кровать осталась со свернутым матрасом. Самсоныч устроился на раскладушке, ее поставили в кухне, там теплее. Я попросился на пол к ребятишкам. Колька и Шура выключили лампочку, поставили на стол свечку, и сидели возле нее, и шептались. Что на полу жестко, если д аж е подстилка из сена, это не беда, а беда — холодно. И еще — шепот. Если он разборчив, я ни за что не усну, слушаю, так ая моя природа. Неразборчивый шепот, я проверил: раздраж ает, но и действует убаюкивающе. Я приполз к шторкам, вы­ глянул и признался Кольке, что все слышу. Они враз замолкли. И я, наверное, мигом же уснул, оботкнув себя , плащом, как на учениях когда-то шинелишкой. Просыпаюсь — плащ с меня стягивают, причем тянут рывками, как бы раздраженно... З а окнами еще темень. Свечка до половины истаяла, язычок огня кажется мне похожим на золотую чайную ложечку. А стягивает плащ крайний мальчишка и делает это бессознательно, с полным правом: замерз. Я потрогал его ледяные плечики и ужаснулся: что же ты, мачеха, ребятишкам на полу стелешь?.. И другой, и третий мальчишки сложились в комочки, я такие видел на картинке, показыва­ ющей беременную женщину как бы в разрезе. В комнате все еще тихо шептались. Я притянул младшего из детей, сунул под мь^шки и пригрел. Зло меня берет, и теснее прижимаю пацаненка, будто и свою и чужую вину, жалкую и ощутимую. Злюсь и на Кольку: где чувство реальности, рыжий? Скорее всего, ты хочешь в будущем спать спокойно, мол, я предлагал опеку — она отказалась, но я ж е предлагал?.. — Кол-ля, не надо,— не шепчет, а уже говорит в полный голос женшина.— Мы сами, Кол-ля... Ты сам, а мы сами... — Сами-и!— Колька почти в с к р и к и в а е т .-В ы не будете сами. Я! Я всегда был и буду сам. Сам, как ответчик.— И совсем тихо Колька выдыхает:— Тяжело плечам, Шура... Плечи давят на душу, знай. Я тебя никогда не забуду... Ты нас прости, мы не злые... Я поднимаю от подушки голову: глухой стук слышится, и шорох, и тишина, а следом, как из бездонной глубины, едва слышимые, но все выше и круче забирая, доносятся ко мне, стягивая кожу на затылке, рвущиеся, невыносимо стыдные для слуха, позорные звуки* мужского рыдания. Колька, Колька... Перед женщиной? У нее у самой дополна горьких слез, но она-то сдерживается. А ты? Трезвые и осмысленные слезы мужика, что есть страшнее?... Я решительно выбираюсь из-под плащ а и, л еж а на животе, просовываюсь в дёерной проем: Колька Мед­ ный, тускло освещенный свечкою, стоит на коленях, головою уткнулся в черный и тугой подол и сотрясает худыми плечами под клетчатой рубашкой. — Кол-ля... Благородие моё. Кол-ля...— Ж енщина плачуще и нежно выпевает его имя, одна ее рука запущена в огненную гриву на затылке, М3 Ь- СиСцрскве огни № 10