Сибирские огни, 1984, № 10

Колька приваливается узкой грудью к столу, обнаж ая ключипы, и как бы втыкает в меня глаза, желтые, с черными крупинками по ободкам. Я принимаю вызов, удобно облокачиваясь, подпирая голову кулаками. Помню, в пятом классе схлестнулись и едва-едва .не ослепли в глупом противостоянии, тогда я моргнул первым. — Колька, ты настырный парень, знаю, но и я теперь... — Не продолжай, браточек. Все равно ты мелко плаваешь, при всем ко мне уважении... Эй, а скажи-ка, ты помнишь, например, кем ты был до рождения, а?... Вот я тебя проверю на вшивость! — Я?! О господи... Конечно, не помню! Д а и был ли я! — Был, был... И я был,— Колька смотрит испытующе.— Только это сложно объяснять простыми словами. Ну, например, так : я был пульсом и мягкой пушистой горошиной, а вокруг космическая музыка, ну, как на земле электронная, и пульсировали миллионы других горошин. То есть не горошины, а как бы похожие на них... — Ну ты фантаст! А зачем вы все пульсировали?! — П очему—«вы»? И ты был с нами! И мы ожидали очереди ро­ диться на землю!— Колька хохочет, а гл а за серьезные.— А для этого должны совпасть пульсы батьки и матушки!.. Х-ха! Ты понял мой смысл?! Вообще, ты не бери в голову, что я веселюсь. Знаешь, я, когда говорю серьезно, кажусь тогда мелким и тупым... Весело — это красиво! Г лаза мои начинают слезиться, я креплюсь изо всех силенок. Однажды летом, было это после пятого класса, помню, как сейчас, голопузый, в коротких штанцах, Колька достиг верхушки тополя, а это вровень с пятиэтажкой, где мы жили, и раскачивался, и потрясал кул а ­ ками, глядя в синее небо. Мы стояли внизу и завидовали , он был совсем рядом с облаками, очень похожими на куски сладкой ваты , ее тогда продавали на каждом углу. И вдруг, никогда не забуду, Колька взбрык­ нул ногами и полетел, полетел вниз, словно бы скользя по зеленой горке. Я зажмурился, девчонки взвизгнули. И всё перекрывал Колькин крик, дурной и протяжный, оборвавшийся неожиданной тишиной. Счастливец рыжий, он зацепился штанами за сук, далеко выдающийся от ствола, и висел как на вытянутом багре, лицом вниз, перегнувшись вдвое. До асфальта ему оставалось еше, пожалуй, метров пять. Снизу мы кричали, чтоб отстегнул ремень. Он натужно хрипел: «Угоните девчонок, натура голая, натура... Дурочки, уходите, дурочки...» И я впервые увидел: К о л ьк а 'зап л ак ал . Он плакал, выползая из штанов, сверкая худеньки­ ми, как два белых голыша, ягодицами, упал, вскочил, помчался в подъезд, а штпны ему я занес, штаны мы сбили камнями. Он страдал, суьгув голову под подушку. Бабушка плакал а над ним. Он жил с бабуш ­ кой, родители умерли. Бабушка меня увела в кухню, заставила есть пряники, пить компот и тихонько стала рассказывать о Кольке, об отце, матери, а потом проводила за дверь и шепнула, что господь таких любит,’ как Колька, и господь рано приберет его к себе. Помню, долго я с не­ терпеливым ужасом ожидал: когда? А Колька все жил и жил. — Вижу, ты окреп натурой.— Колька беспокоится; наверное, и он терпит изо всех силенок, чтоб не моргнуть.— Хорошо сопротивляешься, браточек! — Жизнь, Колька, жизнь... — Что, досталось мальчику? Гляжу, морщин уже напахал... Осторожно, боясь до срока моргнуть, я киваю: досталось. Глаза мои, кажется, игольчато остекленели и режут .веки изнутри. Я вот-вот оболь­ юсь слезами и зажмурюсь, и это мой проигрыш. Мне хочется остаться с Колькой, не уезжать, н о— чтоб без проигрыша. Краем глаз вижу, что с соседних столиков на нас уставились люди, в буфете установилась недоуменная тишина. Колька вдруг расширяет зрачки, близкие, страш ­ ные, я чувствую, они меня будто втягивают всего, я будто барахтаюсь, растворяюсь в желтых глазах, в чужом мире, где проносятся тени и огонь, я горю, горю, задыхаюсь, стул из-под меня рвется, и я падаю пушинкой, переворачиваясь на спину, и нет полету ни края, ни дна. — Браток, очухайся ты!..-—Колькин голос сверху, я лежу на полу,