Сибирские огни, 1984, № 10

от узкой спины, образуя глубокую ложбину, я было подумал: уж не Колька ли Медный?! Был у нас такой гонористый шибздик, шел обычно впереди буйной компании и заедался, а уж потом в драку вступали мускулистые дружки. Рассказы вали мне, что сразу после школы он по­ пал в Морфлот, служил на Тихом океане, там вроде и остался на рыбац ­ ком сейнере... Ж енщина сидит вся в черном, как ворона, черным она платком обмоталась, оставив узкую щелку для глаз, и только периоди­ чески отводит платок, прйнимая губами ложку, тут же и запахивается вновь. Нет, чтоб Колька стал кормить женщину?! Скорей всего, думаю я насмешливо, она монашка, а рыжий ее кормилец — штатный атеист, распропагандировал ее, лишил слепой веры, теперь вынужден собствен­ норучно ее кормить. Мне уже не смешно, не интересно, я закры ваю г л а ­ за, надеясь еще подремать, ну, хоть с часик, и это мне удается. Вечером сижу в прокуренном вокзальном буфете, столик . мой за ­ ставлен пивными кружками , весь в пенных лужицах, мухи ■ стараю тся ползать посуху, но одна угодила в мокроту, я сбил ее ногтем на пол. Через черные очки все вокруг уныло, бессмысленно. Д в а окна выходят на перрон, дождливый, улепленный желтыми листьями, виднеются товарные вагоны, цистерны, платформы с бревнами. Ближний путь сво­ боден, и ш агает по шпалам человек в форменной фураж ке, огляды вает­ ся и что-то злое и непримиримое кричит женщине, бегущей следом, худенькой, тонкошеей, чем-то, видимо, провинившейся перед ним. Герой ты, герой, думаю, ох и герой, кричишь на женщину принародно. Я оборачиваюсь к буфету, будто меня кто-то подтолкнул, и мигом срываю очки: Колька Медный! Ну, конечно, конечно, рыжий в кедах разговаривает с буфетчицей, посмеивается и опять ко мне спиною, но я теперь вижу его в рост: это Колька, да-да!.. Едва сдерживаюсь, чтоб не заорать, не кинуться к нему. Все-таки я допускаю мысль, что могу и ошибиться, ведь не виделись с ним лет восемнадцать. Горбясь и прихрамывая, я подхожу к буфету. Поразительно краси ­ вая буфетчица: высокая, смуглая, к ак бы полураздетая, она и ярка, и властна, и притягательна, и, что самое неприятное, зн ает себе высокую цену. Это я понял по ее беглому взгляду: зам ерила меня, взвесила, оце­ нила и окатила холодом. Рыжий и*не оборачивается в мою сторону. Н а ­ полнив серую матерчатую сумку булочками, пирожками и рыбными кон­ сервами, буфетчица негромко и е укором говорит; — Д ержи , кормилец. И. больше не ври, пожалуйста,, это стыдно. — Люся, Люся... Хочешь, Лю ся, я побожусь?!— Колькин голос на­ полняется обидой,— Да! Потом она ск азал а ; «Кол-ля, мое благородие!» — Господи, у нее где гл аза? Ну, какое из тебя благородие! — Люся, ты просто ревнуешь...— Колька грустно качает головой и, не оглянувшись, удаляется. Следом и я выхожу, уязвленный, что они откровенничали, не обра­ щая внимания, будто я и не живой человек. Под намокшей березой, пронзенной двумя электрическими проводами, стоит .Ко-чька и, как я ожидал , та сам ая черная женщина. Колька протягивает сумку, на весу ее держит, а женщина сердито сумку отталкивает, сама пктится. День выпал, думаю , то подглядываю , то подслушиваю... — Не бойтесь его, гр аж дан к а,— говорю я, подойдя близко.— Н е ворог, не злодей косоглазый. Я учился с ним и дружил. Колька удивленно вскидывает голову. Обнялись, постояли обнявшись. Колькц тянется рукой, сдвигает на лоб мои очки, и вглядывается, и как-то понимающе вздыхает. Ж енщина недоверчиво косит на меня глаза. Я сразу говорю Кольке, что здесь Проездом и поезд через пять часов. Он отвечает, что не отпустит меня ни за что и вообще: надо посадить Шуру в такси, а то ей топать за край города, а там все раздрызгло, раскисло, еще чего доброго утонет, потом уже, короче говоря, посидим, поговорим... — Никуда ты не поедешь, браток,— заключает Колька,— Кстати, познакомься: это Шура, цыганка.— Он хватает мою руку, ее руку, со­ единяет вместе и, довольный, скяет.— Знай , Шура была как бьг в веко