Сибирские огни, 1984, № 9

Это тревожно-радостное ощущение полета вытесняет все мысли и чувства,— хочется кричать в ветреную пустоту что-то бессмысленное, дикое. Порою меня обдает кисловатым паровозным дымом, и тогда на зубах скрипит угольная пыль. Но сквозь дым прорываются запахи про­ сторов,— нагретого солнцем жнивья, пресной болотной гнили, увядаю­ щих трав и древесной листвы. Железный пол в тамбуре вздрагивает, под ним четко стучат на сты­ ках колеса: так-так, так-так, так-так! А то ни с того ни с сего вдруг оглу­ шительно и радостно заорет на весь божий мир паровоз: ого-го-го! Хорошо-о, мол! До вечера я стою в тамбуре, пока ноги мои не деревенеют от уста­ лости. Тогда я неохотно плетусь в душный вагон, лезу на занятую ранее верхнюю полку. Ложусь, подсунув под голову плоский свой фанерный чемоданчик и снова гляжу в окно. Перед глазами мелькают телеграф­ ные столбы, провода на них то поднимаются, то снова провисают, степ­ ной горизонт кажется близким, и, поскольку не видно всего неба, чудит­ ся, что сразу за горизонтом без конца и края разлилась голубая вод­ ная пустыня... Но вот пошли леса. Сначала березняки,— серебристые стволы за ­ мелькали перед глазами, как спицы в колесе велосипеда,— потом над­ винулись темные хвойные боры, по краям опять же прошитые березками, словно струями солнечного ливня. Я никогда не видел хвойных лесов,— они показались мне мрачными и суровыми. Чудилось, медные стволы издают протяжный и низкий ко­ локольный гул. Солнце село за сосны, но последний лучик его никак не хотел отста­ вать от поезда: он то там, то здесь прорывался сквозь темные ветви и бил мне прямо в глаза. Но вот и лучик исчез, и леса сразу окутала зе­ леная мгла, только долго еще меж стволами мелькали алые клочья зари, словно мимолетные костры. И вот уже ночь, совсем темно за окном, а в вагоне под потолком тускло желтеет лампочка. Пассажиры угомонились, затихли, а провод­ ница все никак не может успокоиться, все неуклюже шарашится в про­ ходе и на кого-то ворчит. — Да перестанете вы или нет?!— громко спрашивает, видно, выве­ денная из терпения пассажирка.— Ребенку уснуть не даете, корова вы этакая... А точнее сказать — свинья... — Но, но!— орет, словно на лошадь, проводница.— Я вот жаловать­ ся пойду! За оскорбление... При исполнении служебных...— Она удаля­ ется по коридору и больше уже не появляется. Я ворочаюсь' на узкой голой полке, не могу уснуть,— кажется, меня немножко лихорадит,— или прохватило сквозняком в раскрытом тамбу­ ре, или от излишка нахлынувших впечатлений. Редко-редко за черным окном мелькнет россыпь желтых огоньков,— или полустанок какой, или просто деревня,— и подумается невольно, ка­ кая же огромная она, наша земля, и сколько же на ней этих неведомых мне поселений, где живут чужие, загадочные люди, которых я никогда не увижу, ничего не узнаю о их жизни... Как жаль! Ведь у каждого чело­ века своя, не похожая ни на чью другую, судьба,— даже этим одним интересен любой человек, потому что он — это целый мир, удивительно сложный и многогранный. И, пожалуй, нет на свете занятия более ин­ тересного, науки более сложной, чем познание человеческой сути... Я не заметил, как заснул. И, кажется, только закрыл глаза, как кто-то сильно дернул меня за ногу: — Будя дрыхнуть, ваше высокородие, приехали! Я вскочил, больно ударившись лбом о потолок. Горластая проводни­ ца заржала на весь вагой: — Нервленный вы какой, ваше высокородие! Поезд стоял. В вагоне копошились пассажиры, как потревоженные муравьи. Я взял свой чемоданчик и выскочил на перрон. На улице было раннее утро, было свежо и сыро, и кисло воняло жженым углем.