Сибирские огни, 1984, № 9

— Главное в нашем деле — уметь пазить,— поучал старик.— Гля- ди-ко вот... Он отчерчивал с обеих сторон железной рогулькой, похожей на циркуль, вдоль очередного бревна, положенного на сруб, потом бревно переворачивалось нижней стороной кверху, и нужно было между двумя отчерченными линиями, порою очень неровными, выбрать топором паз, то есть углублениё в виде узкого, во всю длину бревна, корытца. Только после этого перевернутое в прежнее положение бревно плотно «сади­ лось» на нижнее. Пазить бревна — дело тонкое; надо грубым топором выбрать паз так, чтобы нигде не перейти намеченные линии, а ведь бревна не все ровные,— особенно березовые бывают гнутые, витые, комлистые. — У тебя руки ловко подвешаны, прохвессор,— подхваливал бугор, запрокидывая голову и снизу вверх взглядывая на меня из-под большого козырька фуражки.— Плотник из тебя вышел бы дельный, не хуже тво­ его деда Тихона. Похвалы старика мне льстили,— не так уж часто слышал я в жизни подобное,— а Терентий, раскуривая самокрутку и часто мигая от дыма белыми поросячьими ресницами, продолжал: — Вот поступишь ты в институт, станешь врачом али учителем, хо­ рошо это? Детей учить, людей лечить, а? Ешь тебя комары! А то — не совался быв ученые, а ходил бы даколымил по деревням. Сколько он по­ лучает, тот учитель, али врач? Гроши. А ты был. бы всегда и сыт, и пьян, и нос в табаке. Нашабашил за лето хорошую деньгу,— зимой лежи от­ дыхай, в потолок поплевывай... Руки к работе льнут, в башке разумение есть, дак на што она нужна, та грамота? Выкрась струганую плаху са­ мой яркой краскою,— ан только испортишь. Так-то, в натуральном виде, она много красивше: каждый сучок, каждая разводинка ласкает глаз... Сам он был немного грамотен, кое-что читал, но прочитанное по­ нимал по-своему, иногда странно. — Толстого Льва возьми,— рассуждал старик,— про мужика, стало быть — про меня писал, а мне непонятно. Почему так? А потому, что писал он хоть и про мужика, да не для мужика; он для князей и графов мужика объяснить старался. Ино дело — Пушкин. У этого не токмо му­ жики, а и князья, и графы мне понятны. Потому как умел он моим язы­ ком и моими мыслями со мной говорить, значится, одних кровей был со мною... — А ведь и Пушкин из дворян был,— напоминал я. — Ну, это еще бабушка надвое сказала!— сердито возражал дед Терентий.— По форме-то, может, он и вправду был дворянин, а вот по содержанию... Возьми-ка его сказки: чем оне разнятся с теми, которые испокон передаются у крестьян от отцов к детям? А в них, в сказках-то, вся мужицкая душа, все мечты и надежды, какими завсегда жил крестьянский люд... Мне нравилось, что старик не просто читает, как читают многие; не разжевывая, глотая целиком,— а, напротив, примеряет к прочитанно­ му свои мысли и опыт. Иногда это получалось у него до смешного, наивно. — Вот, читал в одном журнале, будто врачи собираются сердце от умершего человека живому пересаживать,— сообщил как-то он. — Ну, а дальше что? Скажем, любил человек Машу, а ему пересадили сердце от другого человека, который любил Наташу. И кого же теперя- ка должен любить этот человек?.. Работали мы до заката солнца,— считай, по шестнадцать часов, весь световой день. — Не в колхозе робите, а для себя,— подбадривал бугор.—Махнул топориком, ан в кармане грошик звякнул... — Оно так, да ведь ноги можно вытянуть от недосыпу,— бурчал Кузьма Барыка.