Сибирские огни, 1984, № 9

тишка захватывает город. В однокомнатной квартирке на улице Гоголя было уютно и тихо. Аглая колдовала на кухне и в ноздри ему назойли­ во лез запах очередного пакетного супчика. Будь его воля, он сделал бы так, как написано на пакете,— и нечего огород городить! Однако, вполне положившись на кулинарные способности женщины, он стоял и ждал, когда же наконец его позовут, и смиренно молчал. Суп они хлебали без всякого аппетита, эрзацы осточертели, но мол­ чание угнетало, и поэтому они изредка перебрасывались короткими фразами. — Мне остаться? — спросил он, скрывая желание уйти к себе в ма­ стерскую и побыть одному. — Если можно...— робко посмотрела она. — Ну, отчего же? — Он пожал плечами. Настроение совсем упало. Отложив ложку, он прислонился затыл­ ком к стене и прикрыл глаза, стараясь сдержать охватившее его раздра­ жение. Он чувствовал, как плохо сейчас Аглае, как нуждается она в его помощи для обретения внутреннего равновесия: болезнь Ивана оконча­ тельно выбила ее из колеи. Он прилагал душёвные усилия к тому, что­ бы следовать воображаемому стереотипу поведения идеального чело­ века, быть чутким и уметь жалеть, но... казаться отзывчивым человеком отнюдь не означает им быть. Он действительно жалел Аглаю, но вся его натура, его истинное, скрытое от посторонних глаз «я», тяготилась ее присутствием. Ему, как воздух, была нужна та доля одиночества и постоянного дискомфорта, которая заставляла его чего-то желать и к чему-то стремиться. Это чувство дискомфорта, утоляемое только в рабо­ те, сейчас не находило выхода и выражалось всплесками раздражения и злости, которые он с трудом подавлял в себе, но которые Аглая все же улавливала и глубоко переживала наедине с собой. — Спасибо.— Он тяжело поднялся из-за стола и вернулся в комна­ ту. Включил свет, присел на диван и начал листать подвернувшийся под руку журнал. Она вошла следом и бесшумно пристроилась рядом. Ему переда­ лось ее молчаливое напряжение. — Я бы не просила тебя остаться,— робко заговорила Аглая,— но... мне стыдно признаться... Я боюсь! Вчера мне приснился сон. Он не страшный, не из тех кошмаров, от которых ты просыпаешься в холод­ ном поту. Просто... просто он приснился, когда умерла моя тетя. П е р е д тем, как ей умереть.— Она остановилась, потом заговорила снова:— Представь бесконечную серую равнину. Серым кажется все: мягкая пыль под ногами, в которую пр'оваливаешься по щиколотку; не­ бо, на котором нет солнца; растворенный в воздухе сероватый свет. А впереди — далекая радуга. Разноцветная, красивая, летняя радуга. Она словно притягивает тебя и не отодвигается по мере того, как ты идешь к ней, а наоборот, приближается. Ты подходишь совсем близко и видишь, что это как бы ворота из света. Ты делаешь шаг под радугу — и все исчезает. Только свет, свет кругом...—Она смолкла поте­ рянно. Сделала глотательное движение и с трудом договорила: — Тогда под радугу ушла моя тетя. Я бросилась за ней, но меня что-то останови­ ло и заставило отступить назад. А вчера... вчера мне приснилось, что под радугу ухожу я. И это означает,—она всхлипнула,—это означает, что я скоро умру. Константин предпринял довольно неуклюжую попытку отвлечь ее от мрачных мыслей и заговорил с оттенком шутливой иронии: — Ну-у, дорогая, если мы всерьез станем думать о смерти, то до­ вольно скоро составим нашему Ване дружную компанию. Помнится, од­ нажды я задумался о наличии у человека так называемой души, о воз­ можности потусторонней жизни и т. п. И что же? В два счета свихнулся, впал в глухую депрессию — и бросил заниматься такими философскими изысканиями. Природа ведь делает упор на выживание вида в целом. Отдельные, излишне усложнившиеся особи ее не интересуют и устраня­ ются путем естественного отбора. Ну, такие, например, как ты да я!..