Сибирские огни, 1984, № 9
■— Сегодня, с утра пораньше зашел я к Ивану в мастерскую спро сить, готова ли у него картина к зоне. Так-то я уже видел, что он ее до писал, но меня он сам беспокоил. Так вот... Представь нашего Ваню, ко торый вдруг становится в наполеоновскую позу, закладывает этак руч ку за полу своего потасканного пиджачка и начинает вещать мне в том смысле, что искусство ему дороже всех тех гонений, которые несомненно теперь обрущатся на его бедную голову. Я на него гляжу: глаза блуж дают, волосы растрепаны, лицо дергается — явно перетрудился мужик. Спрашиваю: «Ты сегодня ел?» Пойти-то в стюловую он со мной согла сился, да только из мастерской выгнал, чтобы я картины его прокляту щей не видел, пока он ее не завернет. В фондовской столовке он карти ну свою из рук не выпускает, не оставил на вешалке, а забрал с собою. Я посадил его за свободный столик и пошел на раздачу. И надо же бы ло на беду случиться там Полонскому! Человек он неплохой и достаточно честный. Внешность у него «графа напрокат», ухоженная эспаньолка; дорогой замшевый пиджак, велюровые брюки, ну, и манеры соответству ющие. И вот этот чертов Полонский подходит в мое отсутствие к Ивану и вполне доброжелательно спрашивает, что тот несет на выставкой? Черт знает, что в нем на Ивана так подействовало, но только тот вдруг задергался весь, побелел, как вскочит на ноги, как заорет на всю столов ку: «Вор! Держите! Это он мою картину украл!» Полонский белый стоит, как мел, а Иван трясется весь,— зрелище, я тебе скажу! Ну, я Ивана схватил сейчас же. Он сразу в моих руках обмяк и заплакал тоненько, как ребенок. Дальше все, словно в калейдоскопе, закрутилось: вызвали «скорую», прибыли два дюжих санитара, взяли под белы ручки нашего Ваню и повели к машине. Он и не сопротивлялся.» — Ну дела... Ванин холдт-то где? Петр размотал кусок материи и молча показал картину. — Эт-то что еще такое? — ошарашенно спросил Константин.— Это та самая гениальная штуковина и есть? — Та самая, та самая! — подтвердил Петр. На холсте был сплошной хаос из линий и кр-асочных пятен. — Значит, больному Ивану это и представлялось великой картиной? А мы с тобой, дважды идиоты, ему потакали! — Пропади оно все пропадом! — Петр завернул холст.— И что те перь делать? — Свое дело мы, похоже, уже сделали,— произнес Константин.— Идем в мастерскую, подумаем. Они промаялись весь день, не в состоянии заниматься чем-либо дельным. Ближе к вечеру пришла Аглая, и ей в общих чертах обрисова ли случившееся. Она сидела в кресле и молча, отупело переводила глаза с Константина на Петра и обратно, не в силах осознать случившееся. ‘ Потом беспомощно спросила: — Как же теперь? Надо навестить его. — Бесполезно,— ответил Петр,— врач сказал, что ему покамест нельзя встречаться с людьми. — Вот что, друзья, хватит! — твердо сказал Константин.— В жиз ни и не такое может случиться. В конце концов, полечат и выпустят. И нечего сегодня в мастерской торчать, как-никак праздник у нас: рабо ты взяли на зону. — Оно конечно,— раздумчиво подтвердил Петр, несколько воспря нувший духом,—А Ванька, тот оклемается! — Он веселел на глазах.— Решено, идем в гости. 0-девайсь! — скомандовал он таким зычным го лосом, что звякнули стекла в окнах, а сидевшая в полной прострации Аглая болезненно поморщилась. Домой подгадали к ужину. Константин представил своих друзей родителям, спро(?ил, не нуждается ли мать в помощи с его стороны, по тому что именно сегодня у него имеется непреодолимое желание зани маться домашним хозяйством. Она с сомнением взглянула на него — и отказалась. Ужин, как всегда, накрыли за большим обеденным столом. Вначале
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2