Сибирские огни, 1984, № 9
— Повзрослел. Бородку отпустил,— говорил отец,— Мы ждали тебя позднее. — Такси,— пояснил сын.— А выглядите вы оба на все сто! — О, тренинг,— польщенно пояснил отец, оглядываясь на жену.— Твоей матери до сих пор дают тридцать пять.— Она еще туже стянула шелковый поясок халата и сложила губы в довольную улыбку, однако ее холодноватые голубые глаза не улыбнулись. «Странно, она действительно не меняется,— подумал Константин,— даж е волосы не седеют. Может быть, незаметно, потому что светлые? Вот держится, пожалуй, чуть прямее. Право, безмятежность и эгоцен тризм — рецепт бессмертия. Ж аль, и отца засушила — на живую му мию похож». — Константин!— В ее мелодическом голосе таилась механическая правильность.— Прими сейчас ванну, чистое белье я приготовила. По том выйдешь к завтраку. Да! Э т о,— она брезгливо дотронулась паль чиком до его походной рубашки,— и вот э т о,— указала на джинсы,— бросишь в грязное. — Бу сделано! — Он отсалютовал и замаршировал в ванную, в душе досадуя на мать: не может обойтись без демонстраций. Завтрак длился в благоговейном молчании. Величаво и надменно пробили одиннадцать массивные настенные часы, изукрашенные крас новатой медью. Наконец отложил свою белейшую салфетку отец и улыбнулся, посмотрев на сына. — Ммдаа...— начал он.— Почему же ты ничего не рассказываешь? Ведь Академия художеств это...— он явно благодушествовал. — Академия художеств весьма ощутимо повысила его уровень — вилкой пользоваться разучился! — с сарказмом заметила мать.— А явился! Совершенно ужасные джинсы, невероятная рубаха — и рюк зак. Именно рюкзак! Не художник, а... головорез какой-то. Я преду преждала, много раз предупреждала: на художника учиться нельзя! Кто знает, есть ли у тебя талант? Был бы, тебя наверняка бы оставили в Ленинграде... Боже, на кого ты сделался похож?! И борода эта кошт марная!.. — Мамочка, дорогая, ты забываешь, что мне не восемнадцать и даже не двадцать пять. Мать презрительно поджала губы. — И давайте-ка, дорогие родители, ставить точки над «и»!— По скулам его заходили желваки, а в лице вдруг обозначилось что-то ази атское.— Я не халтурщик. Я художник. В этот город я вернулся не потому, что не мог пристроиться в Центре, очень даж е'мог. Но... здесь я родился. И город этот — мой.— Он помолчал.— Вопрос исчерпан, надеюсь? — Аккуратно отложил скрипящую от крахмала салфетку. — Он! — вдруг произнесла мать, обращаясь к мужу.— Я узнаю его. Это — твой отец,— и под взглядом ее сузившихся глаз тот словно бы съежился и растерял свою привычную значительность. — Дорогая,— залепетал он,— только не надо волноваться... — Волноваться?! — с издевкой переспросила она.— Во всем вино ват твой отец. Это он превратил нашего сына в бродягу и тунеядца. Его собственная квартира на скифский могильник походила больше, чем на жилое помещение. Непостижимо для ум а :.л ази ть всю созна тельную жизнь по каким-то курганам, откапывать полуистлевшие че репа, восторгаться обрывками сгнивших тканей и почерневшими бляш ками, на которых ничего невозможно разобрать. Это ненормально! Он,сам на него походил... У —’ На кого? — спросил Константин с, любопытством. — На скифа-кочевника, конечно же!!Волосы всклокочены, глаза го рят, в квартире бедлам. — Да... дед был неистовым человеком. Я благодарен ему. — Верно! — она даже руками всплеснула.— Ты уродился в деда! — В которого? — лукаво сказал Константин и продолжал, таин
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2