Сибирские огни, 1984, № 9
кто героически дышал открытым ртом, пытаясь сдержать тошноту, а кто и равнодушно дремал, положившись на летный состав и не заботясь ни о чем на свете. Успокоившись, он даже качнул головой в осуждение: «Снова воспа рил! Цезарь нашелся!..» — И в ореоле романтической грусти явился пе ред ним Ленинград и родная Академия художеств, ныне Институт жи вописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. Может, поторопился уехать? Через год обещали мастерскую на двоих, плохонькую, конечно, да ведь в Ленинграде и это счастье — и уже строптивая Нева предста влялась милой и капризной, а не грозной и непокоренной. Он прислушался к тому, что происходит в душе; «Нет... это гово рит тоска. Тоска о тех чудесных студенческих годах, которые я провел в Ленинграде. Это пройдет. Я не мыслю себя вне м о е г о города —в этом суть». . ■ Самолет дрогнул, словно изготавливаясь к последнему прыжку, взревел всеми четырьмя двигателями,— и устремился к опасной и вож деленной бетонированной полоске. — Самолет, следующий рейсом 195 из Ленинграда, произвел по садку... Температура за бортом плюс 19 градусов. Просьба до полной остановки самолета... Дома!.. Трап пружинно колебался под ногами. Всего на миг Кон стантин застыл наверху, поглощая бескрайний простор. Горьковатый по лынный ветер, голубой ветер степей, сноровисто дунул в лицо. Он з а см еялся— и шагнул в неизвестность. По трапу ловко сбежал молодой человек лет двадцати семи — двад цати восьми, в потрепанных джинсах и с рюкзаком. В джинсы была не брежно заправлена выцветшая клетчатая рубашка, из закатанных ру кавов которой торчали жилистые рабочие руки. Был он среднего роста и нормального телосложения, без особых примет, разве что бородка слегка курчавилась да стрижен был «под Иванушку». Но, опять же, нынче в джинсах и без бороды никак невозможно — мода такая. Одна ко к бородке нашего героя стоило присмотреться, потому что вдруг оказывалось, что масть у нее весьма своеобразная: светло-русая на щеках, рыжеватая по-над верхней губой и темная на подбородке. Во лосы у Константина Николаевича Гребнева также были темные, с лег ким пепельным оттенком, а глаза — серые и беззастенчиво-присталь ные. Желтая шестиэтажная громадина, увенчанная круглой башенкой, на которой когда-то дежурил пожарник, открылась в каньоне улицы. Шум близлежащего перекрестка бился о его монументальные стены, до летая порой до ажурных балкончиков и полукруглых окон верхнего этажа. Дрогнуло сердце. Он остановился, глядя на домище. Потеплели и оттаяли глаза. Приветственно пискнула петлями дверь подъезда, пропустив его в каменное прохладное нутро, дружески огрел в плечо дверной косяк — дом здоровался. Он взлетел на пятый этаж , перепрыгивая ступени, словно вместо тяжелого рюкзака за плечами его выросли крылья. Звонок. Еще. Тишина. Шаги. Мама!.. Он обнял и закружил краси вую даму вне возраста, она отстранилась — постой, переоденься! Ус мехнувшись про себя, он опустил ее на по^; потом вылез из рюкзачных лямок, и поместил рюкзак у двери. Выпрямился, повел затекшими пле чами; лишние эмоции не приветствовались. А где отец? — справившись с собой, суховато поинтересовал ся он, — Принимает душ. Вот и он.— Вдоль длинного полутемного ко ридора вышагивал мужчина в махровом халате и с осанкой римского сенатора. Его влажные волнистые волосы были совершенно седые. Они обнялись, Потом отстранились и долго разглядывали друг друга. 4
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2