Сибирские огни, 1984, № 9

Потапов «вообще царь, бог и воинский на­ чальник», то волей-неволей фигура героя обретает параметры сверхчеловека, гиган­ та, колосса... Но вот тут в моем читательском восприя­ тии этой фигуры происходит некий «пере­ кос». Чем крупнее и мощнее становится герой, чем больше проявляется и приобре­ тается им разных неоспоримо положитель­ ных достоинств, тем 'все меньше и меньше симпатии я к нему испытываю, тем все меньше и меньше сочувствия он во мне вызывает Да он, собственно, и не нуждает­ ся ни в каком сочувствии, ни в каком со­ участии. В самом деле, чего ради мне беспокоить­ ся за этого «здоровенного мужика», кото­ рый все может, которому все по плечу? Разумеется, это право автора — награж­ дать героя какими угодно добродетелями и достоинствами, как угодно его возвеличи­ вать, ставить на какой угодно пьедестал. Но у меня, читателя, тоже есть право — болеть за этого героя или не болеть. И я, читатель, только тогда болею и переживаю за героя, когда вижу и чувствую, что ему, герою, действительно больно, тяжело, что он действительно переживает, страдает — и следовательно, нуждается в моем состра­ дании и участии. Только тогда я приму этого героя сердцем, только тогда он и останется в моем читательском сознании, ибо давно известно, что самая крепкая, нестираемая память — это память сердца... Другое дело, что герой, испытывая стра­ дания, может и, по-видимому, должен пы­ таться как-то скрыть свои страдания, не допускать, чтобы страдания его отража­ лись на его физиономии. Но в этом случае мы, как правило, еще сильнее проникаемся состраданием к герою. Тут мне невольно вспоминается рассказ А. П. Чехова «Попрыгунья». Ведь у Чехова происходит нечто подобное, весьма и весь­ ма напоминающее ситуацию романа С. Иванова: муж с головою уходит в свою научную работу, а жена тем временем флиртует на стороне. Причем, как и у С. Иванова, у Чехова герой — тоже круп­ ный ученый, умеющий тоже трудиться, нев­ зирая ни на какие «привходящие обстоятель­ ства», тоже обладающий и немалой выдерж­ кой, и истинно мужской стойкостью духа. Но какое именно человеческое участие вызывает у нас чеховский Дымов! И это при всем при том, что мы нигде не стано­ вимся свидетелями его внутренних терзаний и переживаний, герой нам нигде не дает повода увидеть, как ему тяжело, как он мучается, наблюдая, что жена его увлечена другим и даже не скрывает от мужа своих собственных сердечных страданий. Но это Дымов не показывает своих мук. Что же касается автора, то он мимолетными штри­ хами, как бы вскользь дает нам понять, чего стоит Дымову это «олимпийское спо­ койствие». А последняя сцена, когда Дымов, смертельно больной, говорит жене: «Мама, ты не входи ко мне, а только подойди 'к двери»,— вот эта сцена уже все ставит на свои места, все обнажает и выплескива­ ет наружу. Все-таки, несмотря ни на что, любит он свою неверную, недалекую, глу­ пую попрыгунью... Не правда ли, сколько . истинно человеческого величия и великоду­ шия в этой сцене! И каким человеком — человеком с самой большой буквы — пред­ стает чеховский герой! Вот эюй-го человечности и недостает герою С. Иванова. (Автор, правда, пытает­ ся в одной из глав убедить нас, что в его «железном» Потапове сидит и «маленький человек» — тот самый, которо.му ничто че­ ловеческое не чуждо, но это не более чем беллетристическая уловка, не вносящая никаких коррективов в характер героя). Явно переусердствовав по части наполне­ ния своего героя разными превосходными качествами, автор создал фигуру воистину монументальную, буквально подавляющую нас своим величием — от соприкосновения с таким колоссом начинаешь испытывать даже какой-то комплекс неполноценности. Не знаю, как других читателей романа, но меня, к примеру, изрядно покоробила одна деталь, связанная с личной жизнью героя и явно рассчитанная на, то чтобы придать ему еще большую монументаль­ ность и мощь. Во время короткой поездки «за компанию» с писателем Севой наш ге­ рой знакомится в «текстильном городке» с ткачихой Валей Гореловой. Девушка эта настолько понравилась Потапову, что по возвращении в Москву он сразу пишет ей письмо, с нетерпением ждет ответа, но когда получает Ответное письмо... отклады­ вает .его в сторону нераспечатанным. Он дает себе слово вскрыть конверт только тогда, когда будет доведена до конца ра­ бота, и слово это сдерживает, в течение почти' двух недель письмо лежит на его столе, но Потапов к нему даже не прика­ сается... Автор прямо-таки призывает нас восхи­ титься героем, его поистине йоговской вы­ держкой и самообладанием. Но восторгать- ся-то как раз и не хочется. Ибо мертвящим рационализмом -веет от этого поступка ге­ роя, который и поступком-то даже не на­ зовешь. Скорее это какой-то эксперимент— жестокий и в чем-то даже бесчеловечный. Потапов с его бычьими нервами и велико­ лепно отрегулированной «МВМ» волен ста­ вить над собой любые эксперименты. Но зачем экспериментировать над другим че­ ловеком? Ведь коли письмо получено, его надлежит немедленно прочесть и тут же ответить, ведь это элементарный человеческий долг, потому что в письме может быть такая информация, которая заставит адресата бросить свои дела и немедленно ехать. Вдруг там крик души, мольба о помощи, просьба незамедлительно увидеться? Пись- . МО Вали содержало, правда, как потом выяснилось, совсем другую информацию, информацию, -которая действительно бы только помешала Потапову в его работе, внесла бы некоторую смуту в его душу (хотя, уверен, это была бы лишь минутная растерянность; одно усилие воли, одно «нажатие кнопки» — и его «МВМ» снова заработала бы на полных оборотах). Что ж, отдадим должное интуиции героя, кото­ рый, подобно его гениальному изобретению «Носу», на расстоянии учуял «запах» непри­ ятной вести, однако сути дела это не меня­ ет. А дело тут в самом принципе, точнее сказать, в самой позиции автора. Мне кажется, именно в этом эпизоде с нераспе­ чатанным письмом и обнаруживается само