Сибирские огни, 1984, № 9

сующему нас вопросу, потому, полагаю, бу­ дет вполне резонным углубиться в прошлое, вспомнить, когда, собственно, возник й был сформулирован сам вопрос — о взаимоот­ ношений науки, и яеловеческой нравствен­ ности. Возник этот вопрос очень и очень давно. I Вот что, к примеру, писал Сенека в своих «Нравственных письмах»: «Что есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание». А один из последователей знаменитого римского философа — Мусоний Руф — к этому доба­ вил: «Добродетель — это знание, причем не только умозрительное, но и приложимое к' деятельности». Как видим, для древних все в данном вопросе было просто и очевидно: всякое знание (наука) добродетельно, т. е. нрав­ ственно само по себе, по своей природе, и, следовательно, чем большими знаниями об­ ладает человек, тем он более добродетелен, нравственен. Эта мысль, или, как сейчас принято гово­ рить, концепция о тождестве знания и доб­ родетели, была жестоко опровергнута са­ мой жизнью, причем уже во времена Сене- |.ки . Ученик и воспитанник Сенеки импёра- ^ тор Нерон не был невеждой, однако нали­ чие знания, образованность отнюдь не по­ мешали 'ему стать жесточайшим тираном, нравственным чудовищем, совершить мно­ гие тягчайшие злодеяния — в числе которых была и кровавая расправа над самим Се­ некой... Тем не менее формула Сенеки осталась и на протяжении столетий - продолжала су­ ществовать в качестве одной из непрелож­ ных истин. Люди, в том числе и многие ве­ ликие мыслители, продолжали верить в на­ уку, в ее абсолютную «добродетельность», французские энциклопедисты, наш М. В. Ло­ моносов ратовали за развитие наук не толь­ ко потому, что видели в них единственный источник благосостояния государства и на­ рода, но еще и потому, что считали науку самым могучим средством воспитания и фор­ мирования человеческой мысли. Не случайно в произведениях писателей-класоицистов, чьими идейными и духовными наставника­ ми были французские просветители, добро­ детель, как правило, воплощена в лице че­ ловека ученого, широко образованного, по- 1 борника науки и просвещения (Стародум, ' например, в фонвизинском «Недоросле»), ^ а зло — соответственно — в облике невеж­ ды, тупицы, неуча (Митрофан, Простакова, Скотинин). Правда, уже в эпоху Просвещения и да­ же раньше нет-нет да и раздаются скепт'й- ческие голоса, ставящие под сомнение эту абсолютную, изначальную «добродетель: ность» любой и всякой науки. Руссо, напри­ мер, задавался вопросом: «Сделали ли нау­ ки человечество более счастливым?» В . XIX веке скептическое отношение к науке еще больше. И это при всем том, что именно XIX век демонстрирует челове­ честву настоящие чудеса в области научной мысли, изобретательства, технического твор­ чества. Хочу в этой связи сослаться на одно интересное наблюдение критика А. Ланщи- I кова. «Можно, конечно, спорить, но нельзя утверждать наверняка, что человек XX ве­ ка воспринял за свою жизнь больше «чу­ дес», чем человек века предшествующего. Во всяком случае, человек XIX века всту­ пил в жизнь, когда — как и сто, и тысячу лет назад — во всех видах работы и пере­ движения господствовало мышечное напря­ жение или простое механическое устройст­ во, а заканчивал он ее, когда не только внедрялись в жизнь телеграф, телефон, же­ лезные дороги и всякого рода сложные ма­ шины и механизмы, но когда человек начал уже осваивать воздушное пространство. И тут невольно обращаешь внимание на такое обстоятельство: великая русская ли­ тература XIX века осталась, по сути дела, «равнодушной» к технической революции своего времени и прошла мимо образов изобретателей и механиков, шоферов и ма­ шинистов. Ее по-прежнему, даже, пожалуй, в еще большей мере, интересовали вопросы социальные, нравственные, религиозные, по­ литические, а если паровоз, скажем, и иг­ рает в «Анне Карениной» какую-нибудь роль, то не большую, чем пруд в повести Карамзина «Бедная Лиза».' Суждение очень любопытное и примеча­ тельное. Но я решительно не могу согла­ ситься с А. Ланщиковым, что русская лите­ ратура, по сути, никак не отреагировала на техническую революцию XIX века. Да. ко­ нечно, если подходить с точки зрения чисто статистической, то действительно русская литература гораздо чаще изображала вся­ ких там «лишних» и «маленьких» людей, нежели людей науки и техники. Но зато ког­ да на ее страницах появлялся «ученый чело-, век», это было воистину явлением. Тут один тургеневский Базаров чего стоит! Не от не­ го ли, не от Базарова, не от его ли знаме­ нитого «порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта» разгорелся колос­ сальнейший спор, можно сказать спор века, предвосхитивший яростную полемику «фи­ зиков» и «лириков»? Не следует здесь так­ же забывать, что проблема «пользы и кра­ соты» вслед за Тургеневым была поднята Достоевским, породила его поле.мику с Доб- ролюбовы.м, что в это же вре.мя и по этому же вопросу выступил со своими «Реалясгз- ми» и Писарев... 'Словом, великая русская литература и здесь оказалась на высоте — в том отношении, что сумела ф и л о с о ф ­ с к и осмыслить, истолковать те новые ве­ яния и умонастроения, которые возникли в обществе в связи с успехами, достижениями естественных наук. Не кто иные, как великие русские писате­ ли увидели и сразу поставили точный диаг­ ноз и другому явлению, тоже связанному с научно-техническим прогрессом. Явление это — использование научных достижений , в корыстных, человеконена­ вистнических целях. Вспомним фон Кореиа из повести А. П. Чехова «Дуэль». Ведь это, по сути дела, один из первых в мировой ли­ тературе образов ученого-злодея; чеховско­ го фон Корена можно считать предтечей тех многочисленных суперменов от науки, которые затем появятся в произведениях Г. Уэллса, А. Беляева и других писателей- фантастов (да и не только фантастов) XX века. Л. Н. Толстой, как известно, не изображал в своих произведениях людей науки, во всяком случае в качестве главных персо­ нажей таковых не выводил. Тем не менее . ' Анатолий Ланщнков. Вопросы и время. М., «Современник>, 1978, с, 147—148.