Сибирские огни, 1984, № 9

Но оба они — люди одной крови, люди подвига, родственные души, понимаешь? Я хорошо понимал профессора Деренкова. И Стеньку Разина вдруг на миг увидел живым,— не того, скучно-книжного, чуть-чуть прогляды­ вающего сквозь длинную вереницу походов и дат, а молодого веселого мужика с белозубой улыбкой,— чем-то похожего на бригадира Живчика. А профессор потух, нахмурился, словно устыдившись вырвавшего­ ся перед бестолковым деревенским парнем чувства. Он снова опустился в свое кресло, сцепил на толстом животе крупные руки и нервно закру­ тил большими пальцами. — О чем это мы, бишь?— сердито спросил он, косясь на лежащий передо мной билет.— Да, о восстании Степана Разина. Нутром-то ты, кажется, верно понимаешь Разина, а вот материал не знаешь совсем. Не учил, что ли? — Устал я... — Ах, уста-ал? А как же Степан Тимофеевич? А к^к же твой Жив­ чик? Думаешь, не уставали? Такие же были люди, и все слабости люд­ ские'имели... Но они умели их подавлять, ни перед чем не останавлива­ лись, понимаешь? Не то, что мы с тобой... Я удивленно поглядел на профессора. Лицо его было хмурым и не­ проницаемым. — Давай зачетку,— сказал он.— Никогда я не грешил против со­ вести... По крайней мере — старался не грешить. А тебе надо учиться в университете. Да! Первым в роду получить высшее образование — это же целую эпоху от^крыть — для себя, своих детей, внуков и правнуков, а?.. Ты — самый первый претендент на студенческое место. Может быть, самый достойный из всех, кого принял университет в нынешнем году... В голосе профессора мне послышалась вроде растерянность. Он го­ ворил так, будто успокаивал сам себя, оправдывался сам перед собой. И выражение лица его показалось мне беспомощным и жалким. И я вдруг понял все. Кровь бросилась мне в голову, я почувствовал, как краснею от стыда. Рука, сжимавшая в кармане пиджака зачетный лис­ ток, который я уже собирался выложить перед профессором, невольно скомкала хрустящую бумажку. — Не надо... Я ведь не нищий, в милостыне не нуждаюсь,— бормо­ тал я, вставая и направляясь к двери.— Спасибо за науку, профессор... — Давай зачетку!— прорычал мне в спину Деренков.— Э-эх, Русь- матушка! Розгами тебя сечь, батогами дубасить надо!.. Облегчение послышалось мне в голосе профессора. Д а и самому вдруг сделалось хорошо. Я только не понял, кого это сечь и дубасить на­ до: меня или всю Русь-матушку?.. Домой я уезжал дождливым вечером. До вокзала провожал меня Васёк Калабашкин. Всю дорогу он пытался меня утешить: не горюй, мол, на следующий год приедешь — обязательно поступишь. И столько в его наивных утешениях было искренней печали и неловкости за свой успех, будто он, Васёк Калабашкин, сам виновен в моем провале. Эх, Васёк, милый мой человечек! Увидимся ли когда-нибудь с тобой — не знаю; не расплескай только по мелочам свою родниковую душу... А дождь моросил и моросил,— холодный и нудный, как осенью. Да она уже и осень не за горами. На тускло блестящем, мокром тротуаре желтые листья кленов — будто гуси наследили. ...И поезд, миновав станционные огни, помчался в сплошную черноту ночи. Я стоял в тамбуре, курил. Дождь усилился, косые струи звонко секли по темному окну. За ним летела сырая, холодная, непрогляд­ ная ночь. У меня болела голова, чуть подташнивало. Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Я пытался разобраться в событиях послед­ них дней, определить что-то главное, очень важное для себя. Перед гла