Сибирские огни, 1984, № 8

Любовь нечаянно нагрянет, Когда ее совсем не ждешь,—. поется в песне. Я н сам пытаюсь сочинять стихи, этим только отвожу ду­ шу. Стихи получаются длинные и сплошь почему-то про несчастную, безответную любовь. Теперь, в эти весенние дни, во мне постоянно зву ­ чит странная музыка, неясный гул, похожий на плеск волн или шум ветра в вершинах деревьев. Она, эта музыка, зудит в груди и просится, чтобы я выкричал ее песней или стихами. И я пишу свои длинные сти­ хи, комкаю, рву листки из школьной тетрадки и снова пишу. Ничего у меня не выходит, никак не рождаются те единственные слова, которые бы успокоили меня и удовлетворили. И я повторяю про себя и вслух, как клятву, как страстную молитву, строки Алексея Кольцова: На заре туманной юности Всей душой любил я милую... Что в них за тайна, что за волшебство в этих безыскусных, простых, как черный хлеб, словах? Я бился над этой загадкой, старался подра­ жать, но выходило снова длднно и скучно... «Наверное, так,— размыш­ лял я,— чтобы написать настоящие стихи, нужно обязательно пере­ жить самому все то, о чем пишешь. И тогда строки выплеснутся, как вскрик радости или горестный вздох...» Но и сейчас я точно не скажу, так ли это в поэзии и вообще в ис­ кусстве на самом деле?.. А между тем пришла пора государственных экзаменов. Ходившие ранее слухи подтвердились: да, в нашей Ключевской средней школе не­ достает педагогов с высшим образованием для организации своей эк за ­ менационной комиссии, и нам, десятиклассникам, придется ехать на экзамены в райцентр. Страшно даже подумать! Дома, как говорится, и стены помогают, а там — чужие учителя, свои порядки, более суровые, говорят, требования... Для меня же лично, когда приблизилось время отъезда, все эти страхи вдруг померкли перед единственным: мне просто-напросто не в чем было ехать в райцентр. Не было костюма, не было, ботинок. Дома я еще кое-как обходился латаными штанами и донельзя разбитыми чу­ вяками. Примелькался и людям, и самому себе. Но в город же в таком наряде не поедешь. Мама всплакнула, а шустрая бабушка Федора кинулась по родне, по соседям. Ей удалось взять на время старенький хлопчатобумажный костюмишко, а вот ботинок она так и не добыла. Плохо было с этой обувью в те годы, и мы всей семьей не на шутку загорюнились. В сапо- гах-кирзачах не поедешь, в чувяках — тем более, а какие нашлись все- таки у соседей ботинчошки, те были на меня малы. «Ножищи-то как под добрым старцем,— сокрушалась бабушка Федора.— На двоих росли, одному достались...» В ту пору я, и правда, был хотя и непомер­ но худой, зато высок, большерук и большеног... Как-то вечером зашла к нам Мокрына Коптева. Под мышкой она держала что-то завернутое в мешковину. — Вот тебе, паря, и обувка нашлась!— увидев меня, радостно загу­ дела она еще с порога и вытряхнула на пол содержимое мешковины. Это были большущие женские ботинки старомодного образца: остроносые, е высоким толстым каблуком и с длинными, почти как у сапог, зашнуривающимися голенищами. Я думал, что тетка пошутила, и рассмеялся. Д аже мама прыснула в кулак. А Мокрына, видать, оби­ делась, надула губы. — Нынешней молодежи и не угодишь,— пробурчала она.