Сибирские огни, 1984, № 8

такой же действующей, как три остальных,— Матерый только хромал, припадая на нее при беге. ...И вот сидит он рядом с деревней, жадно, до спазмы в глотке, вдыхает ее густые сытные запахи, и от этих запахов появляется тошнот­ ная слабость, а перед глазами вспыхивают и меркнут зеленые искры. Чуть слышный шорох вдалеке вдруг привлек внимание Матерого. Он напрягся весь, прожигая ночную тьму зелено вспыхнув.шими глазами. И показалось ему на миг, что за дальними сугробами мелькну­ ло что-то живое, и двигалось оно в сторону деревни. Волк принюхался, судорожно напрягая ноздри: нет, вроде не собака. З ап ах псины на мо­ розе резок, слышен за версту. Скорее всего— заяц . Этого труднее взять на нюх, так как пахнет он снегом и ветром. Да, но что делать зайцу в деревне? Матерый быстро отыскал его след, прошел по нему чуть не д6 огородной изгороди крайнего в дерев­ не подворья, затаился в сугробе и стал ждать... Кто сказал , что заяц рожден зайчихой? Нет, и еще раз нет! Заяц рожден самим страхом. Создала его природа на свет божий, но ничего не дала для самозащиты : ни крепких клыков, ни железных когтей. И только страху отпустила полной мерой. Зайца может обидеть всякий, кому не лень. Что уж говорить о волке или лисице — голодные вороны набросятся, и те растерзать могут. Так и живет бедолага — каждого куста боится, от собственной тени шарахается. Зимой, чтобы укрыться на ночлег, десятки кругов обежит заяц , куролесит так и этак,— следы запутывает. Потом сделает двухсажен­ ную смётку-прыжок, забьется в глухую чащобу, вытянется на земле. Тут бы можно и успокоиться, отдохнуть, да какой там сон! Он и ш и т с открытыми глазами , а длинные уши и во сне прядают, чутко поворачи­ ваются на каждый малейший шорох. Вроде и бояться нечего, а он все равно каждое мгновение ждет своей смерти. Далеко где-то снежная навись с дерева оборвалась, а заяц срывается* будто выстреленный из праща, и мчится, вытянувшись в стремительную линию,— пушистая шкурка, до отказа набитая с тр а ­ хом,— и выпуклые косые глаза его способны видеть, что делается впереди, по бокам и даже сзади... А куда мчится-то? Д а навстречу новому страху, новой опасности, а может быть, и навстречу самой смерти... Вот и сейчас, в эту глухую .волчью ночь, под обглоданным кустом ракитника, в уютной снежной ямке, зайчиха очнулась от чуткого полу­ сна. Села столбиком на задние лапы, постригла ушами, прислушиваясь. Тихо, темно. В тощем брюшке ноет, сосет от голода. Она выпрыгнула из-под куста, поскакала по старому своему следу, стараясь угадывать в прежние ямки. На краю длинной согры росли кривые, изверченные ветрами осины. Они были давно обглоданы понизу. Зайчиха поднялась на задние лапы, погрызла горьковатую и пахучую на морозе осиновую кору. Брюшко еще сильнее затосковало, запросило пищи. А кругом — ни травинки, ни листика, только снег, снег... С некоторых пор, после свадебных игр на лунной лесной поляне, зайчиха стала инстинктивно чувствовать, будто живет она теперь не только для себя, будто поселился в ней кто-то, что важнее и нужнее ее самой. И этот «кто-то» постоянно требовал теперь еды,— зайчихе надо было отыскать еду во что бы то ни стало, и она иногда забы вала об осторожности. Вот и теперь, рыская по округе, она отыскала санную дорогу и пошла по ней, подбирая на ходу раздвоенными трепетными губами мелкие былинки оброненного с крестьянских возов сена. Так она шла и шла, пока не почуяла запахов деревни. И тогда припомнилось ей, как в прошлом году, об эту же пору, вместе с другими зайцами, гони- ■ ■24 ■