Сибирские огни, 1984, № 8

керосиновыми лампами, кажутся такими жалкими, одинокими и печаль-’ ными. Но вот гаснут один за другим огоньки, и над степью опускается ночь — первобытно-дикая, беспросветная, бесконечная, волчья ночь! Волки об эту пору еще не ходят свадебными табунами, а держатся небольшими выводками или поодиночке. Они обитают в заросших кустами логах и распадках. Глухозимье — самая тяжкая голодная пора для всего живого в степи, и темными ночами волки часто подхо­ дят близко к селам. Вот он крадется, неслышный, как тень, только когти чуть клацают, царапая затвердевший к ночи снег. Матерый, грудастый, большелобый. Волк стар, но еще могуч. Седеющая морда угрюма и страшна, а вздыб­ ленный загривок словно бы потрескивает зелеными искрами. Он рысит, заметно припадая на левую заднюю ногу. Потом останавливается и садится, подвернув по-собачьи хвост. Деревни он не видит в темноте, но чует все ее запахи. Эти сытные запахи щекочут, зудят его ноздри, и он раздувает их до боли, вбирая сладкий морозный воздух и выбра­ сывая фонтанчики зеленоватого пара. От деревни наносит кисловатым запахом кизячного дыма,— извеч­ ным, знакомым всему степному зверью еще со времен древних кочевий. И сквозь этот чуждый природе, страшноватый запах еле-еле проступает другой, ни с чем на свете не сравнимый, вызывающий спазмы в голодной глотке,— запах скотских сараев, теплых овечьих катухов... Волк делает невольное движение в сторону деревни, но снова в нерешительности останавливается, елозит брюхом по снегу: страшно! А ведь совсем недавно он чувствовал себя хозяином не только во всей степи, но и в степных деревушках. Открыто ходил ночами по темным заснеженным улицам, выискивал редкие овечьи загоны, р а з­ рывал когтистыми лапами пластяные или соломенные крыши и резал худых одиноких овечек. Редкие в тУ пору на селе собачонки, трусливо поскуливая, прятались от волка под крыльцо либо под амбары, а если какая осмеливалась высунуться, волк стремительно хватал ее клыками за шкирку, закидывал на загорбок и спокойно уходил в степь. Теперь времена изменились. Жалкие, полуживые ранее деревни стали шумнее, огнистее вечерами, в них появились люди с ружьями. Теперь в деревню не зайти ни с какого бока. Да что там в деревню! Однажды зимою он, Матерый, за десяток верст от людского жилья, в собственном распадке, где имел постоянную нору и куда ранними вес­ нами, после шального свадебного гона, приводил молодую волчицу,— пробегая хозяйскою трусцой около родного жилья, вдруг услышал под собою страшный лязг железных челюстей, и в то же мгновение почув­ ствовал, как эти челюсти схватили его за левую заднюю ногу, сжали так, что хрустнула кость, а глаза выдавились из орбит от ломающей бо­ ли. Матерый взвился на дыбы, стал прыгать и кувыркаться по снегу, стараясь вырваться, но гремящие цепью челюсти только сильнее впи­ вались в ногу. Всю ночь волк метался и бился в бессильной ярости, и лишь к утру понял,— не умом, а инстинктом, который тоньше и вернее ума,— понял, почувствовал, что это все, что ему .пришел конец. А с рассветом послышался далекий собачий брех, ветерком нанесло на Матерого отвратительным запахом псины и горьким человеческим духом махорки. И тогда зверь успокоился и стал делать единственное, что подсказал ему инстинкт и многовековый опыт предков,— стал грызть свою ла.пу, которую мертвой хваткой держали железные челю­ сти. Он слышал, как хряскала под клыками неподатливая кость, чуял во рту противный, пахнущий железом, вкус собственной крови. Он управился до прихода собаки и человека: ушел, оставив в кап- ■кане лишь ступню своей ноги,— окровавленную когтистую «подушечку». Он сам врачевал свою рану, зализывая, зачищая ее шершавым, как наждак, языком, и скоро она обросла твердым хрящем, и теперь стала_