Сибирские огни, 1984, № 8

открывает художественную, перекличку не только образов, но и эпох, человеческих характеров'И настроений. Впрочем, И. Елегечев сильными страстя­ ми наделяет не только представителей ни­ зов, посада. Активна, целеустремленна ж ена воеводы Кокорева М ария Семеновна. Пож алуй, это наиболее впечатляющий об­ раз романа. Она беспощадна в своем стрем­ лении к наживе, к власти, беспощадна к служилым людишкам, сама присутствует в «пытошной», диктует и уж есточает приемы пытки и казни. Не менее беспощад­ на она, но теперь уж е по отношению к себе самой, в своей любви к кузнецу красавцу Ярко Хабарову. Она готова себе надеть сырую пеньковую веревку на голову — са­ мый жестокий и тяж елый способ пытки, лишь бы забы ть Ярко... Запоминается и еще один тип, созданный талантливым пером художника,— палач, заплечных дел мастер Архип, усердно при­ служивающий воеводам. Только этот чело­ век мож ет пережить страшные сцены в пытошной избе, в сыром подвале, где по­ стоянными свидетелями происходящего остаются вылезающие из своих убежищ хомяки. В кож аном ф артуке, с татарским колпаком на голове, он ласково взирает на очередную ж ертву, зная, что его работа богато оплачивается. А ж ивет этот человек в соответствии со своей «философией» че­ ловеконенавистничества. «Люди завсегда, госпожа, гибнут,— говорит он М арье Се­ меновне.— И на потехах гибнут, и на на­ стоящих войнах. А ежели они, госпож а, не будут гибнуть, то их расплодится множ е­ ство, тогда государю с ними не управить­ ся. Пусть гибнут». Есть в романе еще один запоминающий­ ся образ — подьячий Третьяк, который, «невзирая на события, охватившие М анга- зею, остается прежним — степенным, стро­ гим, замкнутым и властным». Он уверен, что он власть. «Воеводы уж е много лет подряд приходят и уходят, а он, Третьяк, остается неизменно. Он — власть». Кокорев и не знает, что подьячему Третьяку уж е давно известны замыслы воеводы о бегст­ ве за границу, что он уж е послал скоро­ хода' ПоЛ'Импуполо с грамотой в Тобольск на имя воеводы князя и господина Алек­ сея Никитича Трубецкого, где просил вслед за льдом п о с л ат ь' в Мангазейское море стрелецкую заставу. Иначе бежит Кокорев большим морем за рубеж и увезет с со­ бой, изменник, гору мягкой награбленной рухляди. А богатства те должны принадле. ж ать Руси. Власть долж на служить отече­ ству. Д л я того он и прислан в Мангазею, для того и останется в ней. Загад к а Мангазеи, «кормежного» даль­ несибирского царского воеводства, остает­ ся и по сию пору. Она привлекает внима­ ние не только ученых, но и художников. Широко известны, например, стихи Л еони­ д а Мяртынова, посвященные мангазейско- му «Лукоморью». П редлагает свою исто­ рико-художественную гипотезу и Иван Еле­ гечев. Им поднят огромный фактический материал, изучена география Мангазеи, исследованы нравы, обычаи, язык той 'эпо­ хи, Не обошлось без издерж ек: иногда лишними каж утся нагромождающиеся один на другой заголовки отдельных ча­ стей и. глав, утомляет подчас, стилевое од­ нообразие, не у всех, даж е ведущих, гер.о­ ев речь ярко индивидуализирована. Однако эти недостатки легко устранить при пере^ издании романа, которое долж но состоять­ ся, ибо речь идет об истории тех мест, где в наши дни происходят поистире сказоч­ ные чудеса, о Тюменском Севере, Тоболь­ ске, Самотлоре. «На севере Тюменщины сейчас проживают и самоотверж енно тру­ дятся героические люди, в том числе мно­ го молодых,— пишет автор в предисловии к роману.— П родираясь сквозь вековую тайгу, преодолевая непроходимые болота и тундру, пробуривая толщи пород, они на­ носят на карту новые отметки о новых месторождениях. ...Кто здесь проживал, чем жили люди, чем они были заняты? Ясно, что вопрос этот далеко не праздный: мы ведь не Иваны , не помнящие род­ ства...» Лариса ПОЛЯКОВА Владимир Матвеев. И смех и грех. Стихи пародии. Кемеровское кн. нзд-ао, 1982. В народной поговорке, давшей название рецензируемой книге, заключен глубокий смысл. Зам ечу к слову, что в устах сати­ рика она могла бы прозвучать несколько иначе: «И грех и смех». «Грех» — потому, что кем-то нарушены, поставлены с ног на голову нормальные человеческие отноше­ ния. «Смех» — потому, что сатирик на­ глядно показывает нам, как это нелепо и абсурдно. Мы ощущаем своеобразный ко­ мический «катарсис» — очищение смехом, в результате чего попранный идеал торж е­ ствует свою победу. В згляд с высоты — непременное условие сатиры. Только 'в этом случае зло перестает пугать нас, де­ лается убогим и смешным. «Грехи» бывают разные. Оттого то столь разнообразны оттенки человеческого смеха. Он может быть беспощадно резким, но может звучать мягко и д аж е нежно. Путь Владимира М атвеева пролегает где-то между этими полюсами смеха. В большинстве своих стихов поэт-сатирик сдержанно-ироничен. Вот он с добродуш ­ ной обстоятельностью рисует нам прямо- таки умилительные картины: «продавщица, как брату родному, мне рада»; в ателье — «славно и в срок зак аз выполняется»; р а ­ ботники всех общественных служ б . пре­ дельно вежливы и доброжелательны . Уж не решил ли сатирик переквалифициро­ ваться в одописца? Но постепенно он дает понять, что все это — лишь «подекадная вежливость», с которой мы все так хоро­ шо знакомы. Объявляется неделя, декада, месячник культурного обслуживания насе­ ления, и на какое-то время все преобра­ ж ается. Но это — лишь нарядная форма, за которой зияют равнодушие и пустота. Поистине формализм является страшней­ шим бичом нашей жизни. Главная его опасность в том, что отрицательное умело рядится в одежды положительного. Люди вроде бы как люди: суетятся, о чем-то говорят, что-то делают. Но приглядитесь: все это мимо сути дела, ради проформы. Такие люди и их дела являются призрач­ ными, мнимыми величинами. Формализм .всеведущ и вездесущ , О.н проник -д аж е в самое, казалось бы,. н.епоА-