Сибирские огни, 1984, № 8

вы, а не у рябины или у березы? Кроме того, внимание запинается на двусмыс­ ленном предлоге «у», который можно за ­ менить на «около», хотя смысл тогда то ­ ж е меняется. И еще — так ли важно, у ко­ го герой «учился женщин целовать»? Но читаем дальше. ...где ночью трепетно и дерзко шагал по Млечному пути, чтобы из клевера, из детства в кустарник юности пройти. В ряд ЛИ естественным можно назвать образ —«кустарник юности», куда, как из одной комнаты в другую, запросто можно «пройти» из детства. Внезапно свет в глаза ударит, и мир прильнет к твоим губам... Ты ощутишь тепло проталин, где сладко осенью грибам. И тут непонятно — откуда и какой «свет в глаза ударит», и почему «мир прильнет» к губам, а не к груди или, скажем, к сердцу? в природе все как бы вначале. Броди, не слышным становясь, и ты поймешь, что не случайна с тобой земли взаимосвязь. П оэт как бы стремится преодолеть при­ тяж ение своего «я», однако атмосфера искусственности в стихотворении сводит на нет эти попытки. Поэтический плуг скользит по наружному, поверхностному слою действительности, поднимая лишь те ее пласты, которые не требуют особого напряж ения художественного сознания. Конечно, «не ^саждому дано яблоком падать к чужим ногам» — исповедоваться, саморазоблачаться перед читателем. Но обязательно должно быть стремление сде­ лать это. Т акая тяга препятствовала бы всплескам ни к чему не обязывающих «откровений», неглубоких, но чрезвычайно приятных для самих авторов. К ак будто о проявлении подобного типа художественного сознания и говорил рус­ ский поэт А. Апухтин еще в конце прошло­ го столетия устами одного из героев свое­ го прозаического произведения: «Когда че­ ловек старается припомнить свою преж ­ нюю жизнь, ему сейчас ж е необычайно ярко представляются его хорошие поступ­ ки: тому-то сделал добро, того-то спас... Воопоминания о дурных поступках несрав­ ненно бледнее. Если ж е на вашей совести вдруг встанет какой-нибудь несомненно скверный поступок, то та ж е услужливая совесть делается немедленно вашим соб­ ственным присяжным поверенным и спешит придумать всевозможные оправдания». В ряд ли на такой нейтрализованной, «обеззараженной» почве могут вырасти хо­ рошие стихи. Конечно, можно и «в чистых колбочках вывести жизнь», но будут ли такие бескровные плоды ' исцелять живые человеческие горести и боли?.. Нет, речь не о том, чтобы заниматься самобичеванием, а опять ж е о художествен­ ной правде, которая в лучших произведе­ ниях искусства, как известно, никогда не бывает ни убаюкивающей, ни гладкой, ни подслащенной. У нее обязательно есть острые углы... Тут могут возразить — мол, какие углы могут быть, скаж ем, в пейзаж ­ ной лирике? Н о ведь чисто пейзажной ли­ рики не существует, она - если это ис­ тинная п о э зи я— обязательно часть идейно- философской системы автора; отгородить­ ся от мира «чистым пейзажем» значит замкнуться опять ж е только на личном индивидуальном, забы вая об обществен­ ном. Истинный лирик сумеет и «безобид­ ную» атмосферу пейзаж а, натюрморта на­ электризовать мятежностью духа или на­ полнить социальным звучанием. Сможет доказать, что увиденное им не такое, к а­ ким его видят все, а совсем иное и другим оно быть не может. Очень хорошо выразил чэту мысль рус­ ский живописец М. Нестеров: «Правду художественную я признаю индивидуаль­ ной, и дело гения или таланта навязать, заставить людей верить в его личную прав­ ду, а не условную (какую-то «передвиж­ ную» или «академическую»)». А заставить людей верить можно только в такую личную правду, которая напитала себя общечеловеческой правдой. Эта лич­ ная правда, как мне каж ется, во многом воплотилась в поэзии Александра Кух- но — безвременно ушедшего о? нас поэта, чей негромкий, но чистый, откровенный, лирический голос сегодня становится до­ стоянием не только всероссийской ауди­ тории. ЛАНДЫШ Твои зеленые ладошки не опалит июльский зной, и снова белые сережки ты гордо выставишь весной. Но тонкий аромат сиротства — безмолвный плач твоей души — Один, по праву первородства, ■ я различу в лесной тиши. Что рифмачам велеречивым, благополучным ловкачам твои печальные мотивы и слезы сердца по ночам. Им состраданье не пристало. Когда найдут тебя в тени, о ландыш! —смейся непрестанно, звенн сережками, звени! Мол, все на свете было, было — и этот звон, и эта мгла. И даже на краю могилы тверди; «Печаль моя светла». «Л адошки-сережки»—-вроде бы безмя­ тежное, наивное созвучие, располагающее к созерцанию. И невольно ловишь себя на мысли: немало уж е и без того написано об этом цветке нашими классиками. И каж дый находил в нем нечто родствен­ ное своему духовному настрою. Вот «Л ан­ дыш» у И. Бунина: и навек сроднился с чистой Молодой моей душой Влажно-свежий, водянистый. Кисловатый запах твой! О браз ландыш а стал традиционным ■об­ разом чистоты, святости, молодости. И вдруг такое: «тонкий аромат сирот­ ства», «<5езмолвный плач души». Автор смело (да разве можно иначе в поэзии?) вы сказы вает нам свою правду. Индивиду­ альную правду художника. Она неожидан­ но оказы вается проникнутой трагически- горьким духом. Безж алостно яркий его поток достиг, казалось бы, недосягаемых пределов, выхватив из мрака и «рифмачей велеречивых», и «благополучных ловкачей».