Сибирские огни, 1984, № 7

черных веток, будто в проволочной клетке. Тейерь он не йсчезнет1еНг(- ь оборот, зверек становится все больше и все злее. Он начинает бешено’ метаться, в стороны, с треском пожирая сдерживающую его клетку нэ сучьев, и вот уже не ласковый зверек, а разбуженный страшный зверь поднялся на дыбы, готовый уничтожить, испепелить все вокруг. Я швыряю в огонь сырые пни, траву,— костер затихает, успокаива­ ется. Вокруг него, при слабом отблеске пламени, рву осоку, захватив полу пиджака, чтобы не порезать руку. Л Охапку травы бросил у огня. Прилег на нее и сразу же почувство­ вал сильную усталость. Осока была мокрой от росы, нежно пахла свежими огурцами, и это разбудило голод. Я развязал свой сидорок, разложил на фуфайке его содержимое. Какой вкусной и пахучей была заветренная краюха ржаного хлеба! А посиневшие вареные картоши­ ны сами таяли во рту... Поев, отвалился на спину, блаженно растянулся на хрусткой тра­ ве. Ах, как хорошо, как светло и торжественно было на душе, как прекрасна была эта ночь, и это одиночество под звездами, и эти лег-' кие розовые облака, осиянные давно ушедшим на покой солнцем,— а казалось, что подсвечены оци пламенем костра. И мысли приходили легкие, разрозненные, как эти облака, что плывут по темному небу, гонимые неведомой силою, хотя здесь, внизу, тихо и безветренно и только костер мирно постреливает искрами в темноту. Вот сорвалась звездочка, как мелом по школьной доске, чиркнула по черному небу, отлетела, закатилась чья-то праведная душа,— если верить бабушке Федоре. И не разумом, а кожею, всем телом, ощутишь вдруг страшную огромность земли, и черную бездну неба, и себя — крохотной, ничтожной песчинкою в этом мире-.. И дрогнет сердце' замрет на миг пред таинственным и грозным ликом природы!.. Словно теплым красным туманом начинает обволакивать мозг, мысли путаются и блекнут... Я поудобнее улегся на холодную траву, укрылся фуфайкой и лишь прикрыл глаза,— передо мною снова зако­ лыхалась рыжая болотная лабза, закачались лишайчатые чахлые кустики и в такт шагам захлюпала вода. А между тем над землею ударил уже таинственный час полуночи! Изменилось что-то, надломилось в природе. Я почувствовал это и сра­ зу оборвалась тонкая нить дремоты. И не я один: где-то вякнула сон­ ная выпь, на плесе закрякали утки, шальной ветерок с шелестом про­ шелся по камышам. Значит, ночь на исходе... Поднялся, стал растирать затекшую руку, которая совсем стала бесчувственной — отлежал. Рука помаленьку отходила, ее покалывало, как иголками. Вялость была во всем теле, какая-то ватная слабость: кулак не сожмешь. Чувствовал, надо крепко уснуть, а не мог. Впечат­ ления прошедшего дня были сильнее усталости. Они наплывали сум­ бурными видениями, и я заново все переживал. Пытаясь отвлечься, встал и подбросил в тлеющие угли костра су­ хих сучьев. Сучья затрещали, задвигались, из-под них повалил белый дым, потом вырвалось пламя, распугав темноту вокруг. «Что же сегодня произошло со мной?— назойливо билось в мозгу. — Да ничего, кажется, особенного...» И с поразительной ясностью уви­ делся опять этот странный вечер на болоте. Полыхающий в полнеба закат, красный фантастический мир, и вспомнилось, как стало не по себе, когда взглянул я на свои красные, словно обагренные кровью ру­ ки... А эта жестокость, когда размозжил я о приклад ружья красивую голову селезня,— откуда она у меня? Может, это от диких предков осталось у нас в крови? Они ведь только охотой и существовали. Так ведь это аж когда было-то, в какие века? И неужели до сих пор не за­ душил человек в себе зверя? Резиново скрипит под боками хрусткая осока. Голова набухает свинцовой тяжестью. Надо бы уснуть. Считаю до ста, до тысячи... А ведь Ахмед ждет, поди, беспокоится. Наказывал: «Приходи скорей, ужин будем стряпать». Что он за человек, Ахмед? Зачем родился?