Сибирские огни, 1984, № 7
Дед Тимофей Малыхин, старый дружок моего покойного дедушки Семена Макаровича, когда мы к нему пришли, все отворачивал от нас свое рябое, побитое оспою, лицо, все вилял глазами по сторонам. — Вот же беда какая стряслась, якорь тебя зацепи,— гудел он.— Как же ш мене, паря, быть — и ума не приложу. Да кум ко мне из деревни Лукошиной собирался нонче подъехать. На базар в райцентр направился, и мою овцу обешал прихватить. Вот незадача, язви тя в душу... Уйдешь на ток, а он — вот он... — Чуешь, Серега? — спросил меня дядя Яков, когда вышли мы с Тимофеева подворья.— Чуешь, чем все это пахнет? А пахнет все это бедой. Уж коли такой честный работяга, як Тимоха Малыхин юлить начал, до базару очи повернул— добра не жди. В чем же, ясно море, загвоздка, га? Подходя, мы видели, как Таскаиха, делавшая что-то во дворе, то ропливо нырнула к себе в, избу. Ставни в избе были закрыты. Двери тоже оказались на запоре. Дядя Яков постучал в двери сначала кулаком, потом ногой,— в избе мертвая тишина. Подошли, открыли в одном окне ставню. Внутри темной комнаты ничего не было видно. — Ото ж заХовалась, стерва,— сказал дядя Яков.— Хитрая, як лиса. — Вызвать ее в контору, да всыпать, как следует,— не выдержал я. — Нельзя-а,— раздумчиво протянул бригадир.— Коняку треба по гонять не кнутом, а овсом. А коли овса немае, надо другой подход ис кать. А то, скажут, хорош слуга народа, шо кулаком по столу громы- хае на людей. Тут надо пояснить, что на недавних выборах дядю Якова избрали депутатом нашего сельского Совета. День выборов был праздничным и шумным. Говорят, в райцентре кандидатов в депутаты, а также пере довиков сельского хозяйства катали на самолете. У нас в деревне до такого ошеломляющего комфорта дело не дошло, зато мы смогли снарядить настоящую тройку с бубенцами. На тройке катали опять же передовиков, которые громко пели частушки, а подвыпивший дядя Яков подыгрывал им на своем баяне. Вот тогда-то, в день выборов, представитель из района и назвал впервые кандидата в депутаты Яко ва Гайдабуру слугой народа. Дядя радовался, как ребенок, и всенарод но поклялся быть слугою верным и преданным. И вот теперь он стоял под окнами Таскаихи, самой нерадивой и плутоватой колхозницы в нашей бригаде. Прислонясь к стеклу, он де лал ковшиком ладони, чтобы разглядеть что-нибудь в темной избе, и говорил заискиваюшим голосом: — Да ты не ховайсь. Чего ты ховаешься? Не сватать же мы тебя пришли. Выдь на секунду, дело есть. В избе гробовое молчание. — Ну, шо ты тамочки пид кроватью ползаешь? — гудел в окошко бригадир.— Решать же треба, як хлеб на трудодни выдавать... Со все ми ходим советуемся, и к тебе, бачь, зайшлы. В избе послышалось какое-то шевеление. Пот^м загремела в сен цах щеколда, дверь отворилась. Таскаиха стояла на пороге и жеманно потягивалась. — Уж так сладко спала,— пропела она медовым голосом.— Корову пастись выгнала, и опять н а . боковую. Вечор допоздна с картошкой провозилась, дак суставы аж ломает все... Д а вы проходите в избу-то, там и о деле поговорим. Девки мои гдей-то в поле колоски убегли со бирать. И когда это в нашей школе нормальные занятия будут? Сен- 57
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2