Сибирские огни, 1984, № 7

землицеГь пригорнутые. Дядя Яков пыхтит, смуглое лицо его еще боль­ ше темнеет. Он ползет на четвереньках, все роет и роет руками, осво­ бождая засыпанные сорняки. Он пока стесняется сказать что-то жен­ щинам, но, вижу я, начимет постепенно накаляться. Наконец он рас­ прямляется и грозно рокочет; — Подо11Дить-ка все до мене! Женщины, потупившись, подходят. — Чья це делянка? — спрашивает бригадир. ^ Бабы быстро припоминают, кто вчера с кем шел по соседству. Оказалось, на этом месте полола Таскаиха. Она пытаетя запутать все, оправдаться,— юлит перед бригадиром, стрекочет как сорока. — Ты 40 крутишься, как змея под вилами? — наседают бабы.— Твоя ведь делянка, вот и колышек с твоей фамилией валяется. — То-то она, бабоньки, вчера вперед всех выполнила норму и до дому смылась. — Притоптала травку, загребла, как курица — побегла. — Это як же так, га? — с какой-то даже растерянностью спраши­ вает дядя Яков Таскаиху. Видно, он не может понять такой наглости, до него не доходит.— Это же... Это... политическая диверсия!.. Похоже, непонятное слово пугает Таскаиху. — Да чего ты на меня навалился?! — визжит она.— Ты у других, у всех погляди! — И уси роблють так?! — бригадира начинает трясти, он броса­ ется на другие делянки, роется с остервенением, как кабан,— аж земля , кверху летит... еще кое-где находит не выполотые, а затоптанные сор­ няки. Видать, облегченный труд, придуманный ушлой бабенкой Таска- ихой, соблазнь^л и некоторых других. Дядя Яков тяжело разгибается, лицо его совсем темное, глаза налиты кровью, пегие усы жалко обвисли. — Это як же, га? — беспомощно разводит он руками.— Это кто же вас так робить учил ? Ведь они, затоптанные сорняки, завтра же поднимутся снова, та ще погуще прежних... Вы и дома, свою картоху, так полете, чи як? Бабы стоят потупившись, опершись на тяпки. — Ну, скажи ты, Мокрына! — подступает бригадир к Мокрыне Коптевой.— Ты и у своем огороде не рубишь, а затаптываешь сорняки? Мокрына тяжело пыхтит, переминается на чуркад-ногах — думает. Наконец выдает неоспоримую истину: — Дома этак робить нельзя. Картоха не уродит — с голоду сдохнешь. — Дома нельзя, а в колхозе можно?! — срывается дядя Яков, пря­ ча в карманы галифе огромные кулачищи. — Подумаешь, какая беда: несколько травинок осталось,— пы­ тается смягчить обстановку кто-то из женщин — Да ведь не у том дело, шо сорняки эти остались,— гремит бри­ гадир.— Хай бы им лях, если бы остались они с недогляду! Но ведь их нарочно оставили, спе-ци-аль-но! Вот шо страшно-то! Это куда же мы так с нашими колхозниками придем, га? Назад, в деревню, мы ехали молча. Лошадью правил я. Дядя Яков грузно возился в скрипучем, плетенном из ракитника, коробке ходка, морщился, как от боли, отворачивался от меня. Я не совсем тогда понимал: что же так сильно могло разт>ярить бригадира? Ну, допущен брак. Где его не бывает? Жарища-то вон ка­ кая давит: наклонишься — и в глазах темно. Вот Живчик бы, Федор Михайлович,— как бы он здесь поступил? Конечно, тоже бы всыпал ба­ бенкам по первое число. А может быть, ту же Таскаиху на смех под­ нял перед всеми. У него это получалось еще побольнее ругани. А вот дядя Яков шутить не умеет. Ие учитывает ни обстановку, ни настро­ ение у людей — прет напрямую. Вот сегодня: на что уж, кажется, мелочь... Д а нет, какая же это