Сибирские огни, 1984, № 7

ла она жабу. Очень отдаленно. Но трудно было' представить ее другой, потому что внутренне-то, духовно оказалась она совсем плохим че­ ловеком. Я спросил у матери: что за книги и тетради остались у нее от Фе­ дора Михайловича, которые отобрала в тот вечер настырная бессове­ стная Жаба. — Перед смертью уж притащил. Видно, чуял,— грустно сказала лйма.— Пусть, говорит, лучше у вас, а то бабка Гарпина, хозяйка моя, -как бы печь растапливать ими не начала. — А что за книги такие? — не отставал я. — Дак, господь их знает... Я пробовала читать — ничего не по­ няла. А на картинках — будто и Ленин, и Маркс, этот, с бородишей-то, — Там еще какие-то толстые тетради были? — Были, ага. В них тожеть непонятное написано — про поли­ тику. Хотя упоминаются наш дед Тимофей Малыхин, председатель Глиевой, еще кое-кто... О жизни н а п и с а н о к а к лучше ее, жизню-то нашу, изделать. Обо всем рассказывается, и не упомнишь. Цифры вся­ кие приводятся: сколько тягловой силы, какой урожай пшеницы, какие надои от коров получены. Это все уж Федор Михайлович сам писал... — Зачем же ты отдала, мама? — упрекнул я. — А што же мне было делать, ежели она пристала как с ножом к горлу? Как ни крути — не свое ведь... ^ . — Эх, мама, мама... 4 После Федора Михайловича Гуляева дядя Яков Гайдабура в бри­ гадирах, конечно, не смотрелся,— как ни старался он, как ни выкла­ дывался. Грамотешка не та... Но главное, — как я понимаю теперь,— было даже и не в грамоте. Просто оказался он, дядя Яков,— ну, как бы это не обидно сказать...— оказался он по-детски наивным и прямо- .душным. Раньше, в своей кузнице, при Любимом деле, был он масте­ ром на все руки, большим и мудрым. А тут... словно бы подменили че­ ловека. Никак не мог приноровиться ни к начальству, ни к колхозни­ кам, подчиненным своим. Вот вспоминается июньский жаркий полдень. Солнце палит — глазам больно, воздух раскален добела. На дороге, в горячей пыли, купаются куры — очищаются от блох. Собаки лежат под плетнями с высунутыми языками. Мы с бригадиром на его плетеном ходке едем в поле. — Во, жарит, ясно море! Похлеще, чем у кузнечного горна,— хриплым басом говорит дядя Яков.— Як бы Казахстан опять не дох­ нул на нас по дружбе. Он вытирает кепкой потное лицо, пегие, с седыми прядками, во­ лосы его мокры, упали сосульками на лоб. Жарко. Жара выхолостила воздух — трудно дышать. Аж в ушах звенит. Подъезжаем к колхозному картофельному полю. Здесь должны сегодня полоть женщины, но никого не видно. Однако, заслышав стук ходка, они торопливо стали выскакивать из кустов ракитника, на бегу повязывая платки, хватая оставленные на делянках тяпки. Дядя Яков кряхтит, отворачивается: ему самому неловко, что на­ грянул в такой неподходящий час, будто нарочно следил за бабами. Он неуклюже вываливается из ходка, вразвалку идет меж картофель­ ными кустами,— грузный, как медведь, ноги немного вывернуты нос­ ками внутрь, добротные яловые сапоги глубоко прогрузают. Я иду следом, перекинув через плечо свой сажень: надо замерить прополотые вчера делянки, начислить бабам трудодни. Дядя Яков наги­ бается, разгребает руками землю между кустов. В землю втоптаны жирные стебли молочая, колючего осота, крепкие плети повители. Не тяпкой под корень срезанные, а именно втоптанные ногами и сверху 457