Сибирские огни, 1984, № 7

и воздух был свежий и душистый: пахло пыльцой цветущих трав и кустов. Огромные кладбищенские березы гомонили птичьими голоса- .ми, солнце палило вовсю,- а было все равно не жарко от влажной земли. Гроб с телом Федора Михайловича поставили у свежевырытой могилы, на две табуретки. Глубокая яма, бугор желтой глины над ней. На бугре, весело чирикая, копошатся воробьи, выискивая что-то «реди сырых комьев. Из ямы тянет прямо зимним холодом недавно оттаявшей земли, и это совсем не вяжется с радостным солнечным ми- ро.м вокруг. Над гробом говорили речи. Такое мне услышать довелось впер- вые. У нас испокон хоронили безо всяких речей. Простятся, поплачут__ и в могилу закапывать начнут. Закапывают торопливо, потому что са­ мое страшное — это когда комья глины о гроб стучат. Этот глухо;! стук даже рыдающие не заглушают. А над гробом Федора Михайловича сперва стали говорить речи. Председатель колхоза Никон Автономович Глиевой, размахивая ^со- роткими руками, как пингвин ластами, говорил о том, какой покойный бригадир, товарищ Гуляев, был ценный работник и замечательный че­ ловек. И как он с честью нес трудовую вахту. Какую вахту, сынок? Куда он ее нёс? — шепотом спрашивала у меня стоявшая рядом полуглухая, но любопытная до крайности бабка Гарпина. д хоть бы не брехал... Грех над покойничком-то,— тихо гово­ рил кто-то сзади. — Сам скока кровушки Живчику попортил. Как цепной кобель набрасывался... Председателя Глиевого у нас не любили. За ним говорил уполномоченный из райцентра товарищ Сидоров. Свои дерматиновый кожан он снял и кинул под ноги, черные глаза его неистово горели. Да, бригадир Гуляев часто ошибался,— говорил он.— Но главное-то в нем было — преданность великому делу. И жаль, что он, Сидоров, слишком поздно в не.м это разглядел... — С такими людьми, каким был Федор Михайлович Гуляев,— кричал •оратор,— можно было бы хоть сегодня смело объявлять ком­ мунизм! Такие всюду идут первыми — и в труде, и в бою! — уполномо­ ченный поднял над головой зазвеневшую в тишине подушечку с орде­ нами и медалями Федора Михайловича. В толпе — а на кладбище собралась, почитай, вся деревня наша — кто-то из баб всхлипнул. Кто-то спросил растерянно, будто только сей­ час стало доходить: — Как же мы теперь, без Живчика-то? А, люди? Как х<е мы без ругателя-то нашего дорогого?.. И, словно ожидавшие этих слов, заплакали, заголосили бабы. Старухи, одетые в черное, все какие-то носатые, как вороны, с причи­ таниями окружили гроб. Они причитали каждая на свой манер, низ­ кими и ВЫСОКИ.МП голосами, а им подвывали бабы помоложе, и невоз­ можно было разобрать слов,— все голоса слились в протяжный, разди­ рающий сердце, стон. И нельзя было остановить, прекратить, заглушить это истерическое буйство скорби... А^ дня через два после похорон Федора Михайловича появилась в нашей деревне Жаба. Так я сразу окрестил про себя эту женщину, как только увидел. У нее были зеленоватые выпуклые глаза и большой рот, уголками загнутый книзу. Она назвалась законной женою покой­ ного Федора Михайловича и наделала много шуму. — Взыскивать приехала, стерва! — подслушал я разговор взрос­ лых..— За наследством Живчика явилась. — А какое у него наследство? Гол как сокол... Рубашкой белой все форсил — дак его в гроб в ней положили... Жаба сначала накинулась на бабку Гарпину, у которой последнее время квартировал Федор Михайлович. Сделала натуральный обыск,