Сибирские огни, 1984, № 7

ной или журнальной многостатейной ди­ скуссии, вызывая желание и предварить ее, и продолжить, чтобы возникла необхо­ димая полнота картины. Сборник еще прочно связан с ветвью газетно-журнальной критики и в то же время он уже «отпочковывается» от нее. И это естественно: стоило критике шаг­ нуть на ступеньку выше, как пришло ощу­ щение новых горизонтов и новых возмож­ ностей. Старый-престарый спор о том, есть ли на Алтае литературная критика и может ли то, что есть, таковой называть­ ся, разрешила сама жизнь. Первый крити­ ческий сборник, который объединил луч­ шие силы и в котором алтайская литера­ тура осмысливается как часть современной советской литературы, поворачивает этот спор в новое русло. Оно куда интереснее и плодотворнее. И если сборник «Истоки и источники», что совершенно естественно, не свободен от недостатков, то это еще не повод для сомнения: не поспешили ли, до­ росли ли?.. Спешить — самое время. Это­ го первенца на Алтае ждали долго. Размышления Виктории Дубровской о современной алтайской русской поэзии от­ личаются от других попыток подобного рода, так, как отличается картина от этю­ да. Этюды на эти темы местные критики писали и раньше. Но, пожалуй, именно «Истоки и источники» стали первой серь­ езной заявкой на то, чтобы исследовать ландшафт алтайской поэзии в целом. Не очень-то принято начинать разговор о литературно-критической работе с до­ стоинств ее формы. Но, право же, индиви­ дуальность манеры В. Дубровской дает для этого повод. И далеко не лишний раз напоминает о том, что литературная кри­ тика — это творчество, у которого есть своя поэтика. Нужно обладать тонким чувством композиции, чтобы многоплаььо- вая статья (в ней три больших раздела: деревня как супертема в поэзии Алтая; новое в освоении темы войны; предтечи и учителя сегодняшних поэтов) прозвучала так целостно. Нужно уметь говорить о поэзии языком, достойным поэзии, чувст­ вовать, как это чувствует В. Дубровская, что аргумент точного образа зачастую сильнее иных логических построений: «Ре­ активные соловьи» Панова — это птички, выращенные в поэтических заповедниках Вознесенского». Бесспорной, на мой взгляд, удачей кри­ тика стала вторая глава статьи — о но­ вом повороте в освоении темы войны. «Поэзия современных авторов,— пишет В. Дубровская,— так или иначе питается личными впечатлениями о войне. Это поэ­ ты — или участники войны, или запомнив­ шие ее в детские свои годы... Однако есть поэты, сегодня тридцатилетние, которые не застали войну даже детской памятью. И, можно сказать, помнят о ней не личной памятью, а всенародной». Эта емкая мысль получает последовательное разви­ тие, когда критик обращается к конкрет­ ному анализу стихов Г. Панова, Н. Черка­ сова, Л. Мерзликина, В. Башунова. Вообще эта глава богата интересны.ми наблюдениями о чувстве времени в поэти­ ческом творчестве. В столь общем для всех поэтов свойстве В. Дубровской уда­ лось уловить такие нюансы, которые, соб­ ственно, и характеризуют етть поэтиче­ ских индивидуальностей. Г. Панов прини­ мает бег времени во всей его стремительности, предельно сжимая рас­ стояние между фактом как поводом для стихотворения и самим стихотворением. Н. Черкасов обеспокоен тем, чтобы в этом временном беге деревня не растеряла сво­ их нравственных ценностей. Л . Мерзликин сохраняет для нас все обаяние тех дета­ лей и подробностей бытия, без которых Спешка жизни может оказаться суетой. Переменчивость жизни остро ощущает В. Башунов, ему дороги оттенки чувств й ценности, которые неподвластны време­ ни. Все эти характеристики весьма убеди­ тельно звучат во второй главе, где анали­ зируются и характерные, и во многих слу­ чаях лучшие стихи поэтов. Там, где В. Дубровская обращается к теме деревни в поэзии Алтая, тоже идет речь о едином начале — в данном случае о теме и об индивидуальном ее воплоще­ нии. Разговор ведется обстоятельный, ар­ гументированный, и возразить здесь авто­ ру что-либо невозможно. Возражение вызывает другое. Вольно или невольно размышления о том, как звучит деревен­ ская тема в поэзии Алтая — тема для края действительно особенная, «суперте­ ма» — свелись в статье, в значительной мере, к наблюдениям о психологической основе характера лирического героя. И у Н. Черкасова, и у В. Башунова, и у В. К а­ закова критик слышит отчетливый мотив гостя в деревне. Верно, в общем-то, слы­ шит.' Но очень трудно согласиться с тем, что этот мотив настолько богат, чтобы вы­ разить через него все многообразие жизни современного села. По крайней мгае, те стихи, к которым обращается В. Дубров­ ская, свидетельствуют скорее об обрат­ ном — об ограниченности этого мотива. Гость есть гость, а память о деревне есть память, и поэтому закономерно возникает другой мотив, которому не придает значе­ ния критик. Мотив стороннего наблюдате­ ля, который так или иначе взглядом чело­ века случайного, временного взирает на сегодняшнюю сельскую жизнь. Вообще слишком благополучной выгля- дит в статье картина освоения алтайской поэзией темы деревни. Но благополучие это мнимое. Все свои усилия В. Дубров­ ская направила на то, чтобы показать; «разные поэты идут различными, соглас- < - ными их натуре дорогами», защитить их от той критики, которая говорила с ними языком общих установок. Критика, одна­ ко, может, как мы видим, подстерегать крайности и другого рода. Вникать в суть переживаний поэта, конечно, нужно и должно. Но именно в суть. Вспомним Добролюбова: «Нам кажется, что для кри­ тики, для литературы, для самого общест­ ва гораздо важнее вопрос о том, на что употребляется, в чем выражается талант художника, нежели то, какие размеры и свойства имеет он в самом себе...». Не только в статье В. Дубровской зву­ чат мысли об учителях и предтечах, о ме­ сте алтайских писателей в современной литературе, о литературных истоках. Все это свидетельства того, что критика на Алтае, как и наиболее заметные произве­ дения литературы, настойчиво стремится