Сибирские огни, 1984, № 7

лые, как молоко, град хлестал исключи­ тельно с куриное яйцо, телята родились величиною с годовалого бычка, а мужи­ ки, играючи, кидали на бричку пятипудо­ вые мешки. Отец не признавал полуто­ нов». Сомнение в правдивости отцовских рассказов сменилось, однако, неподдель­ ным интересом к ним, чувством значи­ тельности того, что стоит за ними. «...Вот уходят один за другим старики, а вмес­ те то ними и память о той, прежней жиз­ ни, так не похожей на нашу... И все ча­ ще у меня возникает желание поделить­ ся своим небогатым наследством — пере­ сказать некоторые истории отца». Мотивы, казалось бы, те же, что и у представителей «деревенской прозы»; кон­ кретный результат, однако, оказался иным, старая деревня в повести Самохи. на выглядит по-другому, чем у большин­ ства его современников, обратившихся к этой теме. Как известно, у многих пишу, щих о деревне в основе ее трактовки ча­ ще всего лежит представление о неком «ладе», о духовной целостностьи и даже гармонии, основанной на веками сложив­ шихся жизненных устоях, на размеренном поря|Дке земледельческой жизни и труда. То, что описывает Самохин, не «лад», а скорее «разлад», где «переплеталось разум- бгое с нелепым, героическое с низшим, смеш­ ное с трагическим». В людях, выступающих со' страниц повести, чувствуется сила, но сила стихийная, непроясненная, непонят­ ная самим ее носителям, живущим как бы в каком-то горячем тумане, оставаясь загадкой для самих себя. Темные, непо­ нятные порывы, грязь, жестокость, бес. культурье, суеверия — и в то Же время действительно какая-то «ядреность», мощь, необъяснимая тайна... Приведу один эпизод; семья Прохора по вызову младшего брата приезжает в Среднюю Азию. На перроне они встреча­ ют Сергея, худого, оборванного, почер. невшего: «— Зря ты приехал, брат,— сказал Се­ рега, не подавая руки.— Мы тут с голо­ ду пухнем... Прохор стал как громом ударенный: — Ты зачем же звал, пес?! Тут Серега оскалился, став на момент прежним Серегой, нахальным ‘ и дуркова. тым, и сказал страшные слова: — А так вас, дураков, и учат». Вот так, безжалостно, беспощадно, гру­ бо «учила» жизнь предков лирического героя Николая Самохина; не слишком ласкова она и к самому герою в годы его военного детства. Сентиментально-ро. мантический образ сказочно-идеальной ре. ки Бурлы в повести «Где-то в городе, на окраине» сразу же сменяется совершенно реальной Абушкрй, подлинной рекой дет. ства, совсем непохожей на «цветной сон»: «По Абушке. текла не вода, а сплошная смола и мазут, сбрасываемые металлур­ гическим ' комбинатом. Она не застывала в любые морозы, была черной и блестя- ще% как только что начищенный хромо, вый сапог». На берегу этой реки, рассекающей на­ двое сибирский город Сталинск — ныне Новокузнецк, на горсдакрй окраине про. ■шли детские годы героя. И вся повесть написана под стать этому образу, не в праздничных, «цветных», а в суровых, черно-белых тонах. Ряд темных, даже жестоких эпизодов заставляют вспомнить «Детство» Горького: семейные ссоры, где бабка отругивается от матери «чудовищ­ ными словами»; «Я твоим щенкам не сторож. Таскай их, как сучка, за собой». А затем, когда мать падает без сознания, кричит младшему сыну, протяь'ивая ему топорик: «Павло, руби ей голову!» В лирической повести о детстве Ни. колай Самохин остается социальным писа­ телем; с высоким накалом страсти, даже с патетикой, лишь оттененной юмористи­ ческими эпизодами, писатель исследует те жизненные сферы, которые «воспиты­ вают» героя, определяют его дальнейшую судьбу, его гражданское ллщо: семья, ули­ ца, школа, книги... Здесь совершенно рас­ сеивается сентиментальная дымка, возник, шая на первых страницах повести; не сгу­ щая красок и в то же время ничего не забывая и не прощая, писатель тщатель­ но, вдумчиво взвешивает на весах памяти все доброе и дурное, чем одарило его детство. Улица, бесконечные мальчишеские вой. ны — тут всегда был широкий простор для формирования и первичного выявле­ ния нравственного и общественного мира будущего гражданина; на этой вообража­ емой войне были «настоящие строгость и дисциплина, настоящие герои и настоящие предатели, которых не приведи бог как валтузили свои и презирали чужие». И сам герой с гордостью вспоминает о своей скромной службе пограничной со­ баки. «Потому что ни одну работу в жиз­ ни я не исполнял потом с таким рвени­ ем и с такой отдачей, как эту». Но эта честная работа войны, которую вели маль­ чишки с Болотной, Аульской и Берего­ вой, была не просто приготовлением к бу­ дущей жизни; она была продолжением той настоящей, большой войны, которую вела страна, народ, и не толвко по фор­ ме, но и по сути. Война в глубоком си­ бирском тылу сразу сказалась не только в резко ухудшившемся быте, но прежде всего в том, что из жизни вдруг исчезли веселые, молодые, светлолицые, добрые люди — и куда заметнее стали люди плохйе. Такой невольный отбор делало время: простые и честные, которых было боль­ шинство,, шли сражаться и умирать, оста, лась горстка «грыжевиков». «Ой, бабоньки!— распевает толстенная жена кулака и сквалыги Гвоздырина. — А у мово-то .Пексея грыжа!.. Кака-така грыж а— хоть бы посмотреть? Покажи, говорю, идол, а он не кажет. Ой-и, не знаю, че теперь делать? Придется, однако, полюбовника заводить. Видать, теперь у Марей отобью Аксеныча-то ее, глуху те­ терю. Марея, твой хоть как, без грыжи?» И все это издевательски, прямо в лицо соседкам, мужья которых ушли на фронт. Эти наглые люди вполне реэоньнз ассо­ циировались у ребят с фашистами, и вой­ на, которую самозабвенно вели с ними мальчишки, была войной правой, войной справедливой. К несчастью, ульща знала и другое — неправоту враждующих меж­ ду собой семейных кланов, когда маль­ чишеские споры, честное состязание в си-