Сибирские огни, 1984, № 7

всегда описаны так, что их видишь со стороны. Это различие связано с коренными осо­ бенностями авторской позиции, с нравствен­ ной атмосферой, господствующей в произ- веденгиях. В сатире Зощенко, как и вообще в со­ ветской сатире 20-х—30-х годов (Маяков­ ский, Булгаков, Ильф и Петров), активно действует психологический закон, порож­ денный атмосферой эпохи революционного преобразовангия мира: высмеиваемая дей­ ствительность есть то, что подлежит без­ условному, полному отрицанию, преодоле­ нию, в конечном счете уничтожению; идеал писателя,, подлинность бытия вне этого мира; в комедиях Маяковского онгч переносятся в очищенный до стерильности «гигиенический» мир коммунистического будущего; в «Мастере и Маргарите» Бул­ гакова — в «сверхвременной», метафизи­ ческий, потусторонний мир евангельских легенд. При всей разниц^ социальных по­ зиций Маяковского, Зощенко, Булгакова, они все же принадлежат к одной эпохе, когда сущее воспринималось как то, что можно, должно, необходимо преодолеть. Мир самохинской сатиры гораздо более стабилен и подлинен для автора; он сам ощущает себя частью этого мира, вступа­ ет в прямой контакт со своими героями, более того, нередко самого себя в своей биографической подлинности делает объек­ том сатирического осмеяния; автобиогра­ фичность творчества Самохина в значи­ тельной степени захватывает и его сатиру. В связи с этим в его миниатюрах лирика и сатира то и дело переплетаюся, перехо­ дят друг в друга, как, например, в финале , рассказа «Агенты-элементы»: «Так мы пого­ ворили с Иваном Матвеевичем, но, когда он ушел, я подумал, что облаву-то, все- таки, не мешало бы устроить. Черт его знает, действительно, многовато развелось каких-то подозрительно сытых, уверенных и нахальных типов. И должности какгае- то странные повозникали, когда можно среди бела дня в бане потеть, а зарплата между тем будет капать. Впрочем, возмож­ но, я потому так подумал, что у меня вот уже два месяца не клеилась работа, и мне на самого себя хотелось устроить облаву»... «Облаву на самого себя» Самохин ус­ траивает часто, обнажая, таким образом, общий скрытый закон сатиры: она потому и язвительна, потому и наносит болезнен­ ные удары, что писатель рисует то, что причиняет боль ему самому, является частью его духовного мира, его интимных переживаний. - Несомненно, что различие между сати­ рой Зощенко и его современников, с од­ ной стороны, и Николая Самохина — с дру­ гой — не просто несовпадение художест­ венных индивидуальностей; это и различие эпох, умонастроений, исторических этапов в развитии советского общества и человека. Жанровое расширение творчества Нико­ лая Самохина происходило постепенно. Примерно с середины 70-х годов он, наря­ ду с юморесками, публикует и прошведе- ния, выходящие за пределы этого жанра. Особенно отчетливо это наблюдается в кпи- ге «Так близко, так далеко...» (1У80), в ко­ торую, наряду с одноименной повестью, вошли и рассказы; м еди них особенно значительны два: «Герой» и «Тоськины женихи». Повесть «Так близко, так далеко...» тес­ но связана с юмористическими " произведе­ ниями Самохина; она как бы вырастает из их совокупности, но от юморесек и от повести «Толя, Коля, Оля и Володя здесь \ были» она отличается тем, что в центре ее — уж е не комический, а скорее лириче­ ский герой, предельно близкий самому автору. О чем эта повесть? На первый взгляд — о защите природы, об охране окружающей среды. Разумеется, повесть имеет к дан­ ной теме самое прямое отношение; однако такая трактовка скорее затушевывает, чем подчеркивает идейно-художественное свое­ образие произведения. Н. Самохин не­ вольно сам способствует этому, впадая в повести в привычную, примелькавшуюся лирическую риторику; «Поверьте нам, пти­ цы, рыбы, зверье! Нам нельзя без вас. Ведь не зря же мы — загипнотизированные телевидением, порабощенные машинами — бежим и бежим из каменных наших джун­ глей — посмотреться в зеркало природы, в цветы и деревья, в. травы и воды, в тро-, гательные комочки теплой земли»... «Ка­ менные джунгли», «крохотные комочки теплой земли»— это не Самохин; теряя строгость, сдержанность, ироничность, он теряет и самого себя, становится «как все». В повести рассказывается о даче и дач­ никах, но в особом, сугубо самохинском аспекте, который я бы назвал «лирико-со­ циологическим». В главе «Соседи» герой вспоминает, как когда-то говорил любимой девушке, что «жизнь, в сущности,— по главным параметрам — прожита», что глав­ ное — обретение профессии, любовь, рожде­ ние ребенка, вкус славы — уже пережито и все, что предстоит,— лишь количествен­ ное прибавление: еще одна любовь, еще один ребенок, еще одна книга... Но этот прогноз оказался в корне ошибочным; «Просто я не знал, что можно еще сделать­ ся путешественником, филателистом, бро­ шенным мужем, рыбаком-подледником, че­ ловеком, имеющим строгий выговор с пре­ дупреждением, любовником, членом роди­ тельского комитета, дачником. И всякий раз, за каждым маленьким порогом так любопытно, оказывается, взглянуть на се­ бя нового». В этом рассуждении целая нравственно­ художественная программа социального писателя: человек на своем пути проходит через множество общественных ролей, и в каждой из этих ролей он выступает в но­ вых, чрезвычайно интересных свойствах, в целом они и образуют богатство индиви­ дуальной жизни... Автор повести «Так близко, так далеко...» как раз стремится воплотить эту программу; это попытка современного человека осмыс­ лить себя в новой социальной роли. Автор как бы спрашивает непрерывно: что такое дача и дачник в гражданском и нравствен­ ном смысле? Что нового — хорошего или дурного — вносят они в жизнь общества и человека? «...Кто они? И кто мы? И что оно такое — наше дачное окружение? Щупаль-