Сибирские огни, 1984, № 7

только физическая мощь Хронюка, травми­ рует героя рассказа, который в свою оче­ редь смешон в своем праведном гневе, по­ тому что ограничен, завистлив, да и тру­ соват; в конце письма он просит редакцию не называть его фамилию—«все же этот Хронюк очень здоровый мужчина». Здесь четко проступают контуры харак­ терных для юмористики Самохина общест­ венных типов в их не менее характерной связи и соотношении. Сейчас ясно, что в юмористической форме Самохин с самого начала ведет наблюдение за общественным поведением человека, потому-то так вни­ мателен он к толпе на улицах, в транспор­ те, в очередях. Стихийное, летучее людское сообщество глубоко интересует писателя; в нем он умеет открыть и подчеркнуть су­ щественные, типичные черты, всерьез вол­ нующие художника. Отчетливо это видно в одном из лучших рассказов Самохина «Кто последний?», где юмористическая маскировка в основ­ ном снята. Очередь за пивом здесь дей­ ствует, как крошечный, самонастраива­ ющийся общественный организм, в разных случаях проявляющий себя по-разному; сложные зигзаги этого поведения художник ^ наблюдает через своего героя Володю. • Вначале тот вступает с людьми в конфликт: хочет пролезть без очереди, но напрасно— в последний момент его брезгливо, но спо­ койно отбрасывают в хвост. Это неприят­ но, но справедливо, и Володя быстро уте­ шается тем, что он теперь — законный и равноправный представитель очереди, ко­ торую писатель называет даже «летучим мужским клубом», гуманным и демократи­ ческим, где все равны, все, в том числе и Володя, могут вставить слово в общем разговоре. Но внезапно ситуация меняется: явилось новое действующее лицо, которое писатель называет «наглецом с большой буквы»: «этакий тип с пакостной сытой физиономией — не то чтобы раскормленной, а именно пакостной, по-кошачьи сытой, и заледенело-смеющимися глазамт». На гла­ зах всей очереди он сует в окошко двадца­ тилитровую канистру, и «обшественный ме­ ханизм», который отбросил в хвост Воло­ дю, теперь почему-то не срабатывает — все оцепенели... Володя вне себя от воэму- шения; подобный тип ему хорошо знаком: «На Володю, в его шебутной, далеко не кристальной жизни такие глаза, случалось, смотрели с близкого расстояния — и он- помнил, как умеют обладатели их .холодно и беспощадно взять тебя за глотку». Но более всего он оскорблен несправед­ ливостью, трусостью, постыдной пассив­ ностью людей; ему обидно за то «общест­ во», которое только что раскрылось перед ним’ с хорошей стороны. «Мужики!— кричит Володя очереди. — Д а он же смеется! Он же нас как мел­ коту делает... во все места! Вы что, не ви­ дите? Мужики!» Но очередь стоит разоб­ щенно, равнодушно, прежние задушевные собеседники отвернулись Друг от друга, не­ которые стыдливо покраснели, у большин­ ства пустые глаза... «Вот это да!— ахнул Володя,— Его как щенка выбросили, как цуцика! Как мелкую сявку! Сразу и амбал- 11 доброволец нашелся! Он, значит, шпана. рван ь— с ним , можно?-А эту, наглую ха- .рю — раз он из ОРСа или откуда там — не тронь? О, стоят! Прижали хвосты! Тер­ пят коллективную порку! И хоть бы хрен!.. Ну, молодец тогда этот! Правильно он их давит, тараканов!» Тип между тем выво­ ротил полную канистру и пошел восвояси. «Ну, наелись?— не унимался Володя.— До­ сыта? До отвала? И как оно на вкус? Что напом«нает?.. Эх, вы, тараканы!» И чув­ ствует, что толпа снова оживает и что его сейчас — во второй раз — выбросят из очереди... Тут юмор отступает на задний план; в руках художника оказывается «ювеналов бич». Он не в силах сдержать свою ярость перед лицом самодовольной и сытой хам­ ской морды, которой в высшей степени на­ плевать на дорогие всем нам принципы гуманизма, социального равенства, демо­ кратической законности. Эта хамская мор­ да знает одно: грести к себе, под себя, хватать жизненные блага, бесцеремонно расталкивая окружающих. Николай Само­ хин четко ощущает ее присутствие в раз­ ных областях жнзни, столь оскорбительное не только для него, но для общества, в ко­ тором он живет, устон которого защищает. Уже в самом первом своем сатирическом рассказе, открывающем первую его книгу «Как я гулял с дядей Сашей»,— во всей красе выступает образ Наглеца наших дней. Нет, это вовсе не застенчивый ворю­ га Альхец; он самоуверен, активно и прямо­ линейно целеустремлен; не упустить сввего ни в чем, даже в мелочи, используя наглую ложь,— вот его девиз. «Ребенка задави­ ли!»— тонким голосом вопит дядя Саша, врываясь в троллейбус и захватывая место. «Ай-ай-ай! Деньги бросил, а про талончики забыл»,— врет он в лицо контролеру. У кас­ сы администратора он заявляет,^ что при­ ехал с целины, стучит кулаком по стене; «Мы там поднимаем, а вы нам палки в ко­ леса! Люди в палатках замерзают, а они тут вон как!» И все требуемое дядя Саша обретает, поливая, кстати, за глаза грязью людей, безропотно ему уступающих. В рассказах Самохина выстраивается це­ лая галерея разноликих ворюг, наглецов, хулиганов, мелких провокаторов. Дело не только в их «аморальности»; ненависть Самохина к этому типу со временем при­ обретает социальные, можно даже в опре­ деленном смысле сказать «классовые» корни. Сатира Самохина обоюдоостра: хлеща по разноликому хамству, писатель нисколько не щадит и его жертву. Одно оказывается тесно связанным с другим; наглец — лишь оборотная сторона чьей-то трусоста, пас­ сивности, душевной мелкоты. Что толку в твоей интеллигентности, спортивной закалке, если ты терпеливо, как бы со стороны, наблюдаешь, как пья­ ный хулиган издевается над тобой, посте­ пенно расходится, наконец, бьет тебя по уху, а ты только про себя «комментиру­ ешь»: «Разве так бьют?» («Хулиган»). Что толку в ' культурном мероприятии, о котором взахлеб пишет газета («Славно повеселилась молодежь! С отличным на-