Сибирские огни, 1984, № 6

ренцированных между собой по своему общественному и материальному положе­ нию». Этот табель о рангах по принципу «всяк сверчок знай свой шесток» писатель называет то «печальным», то «смехотвор­ но-нелепым», особенно за 7С-Й параллелью. Рассказав, что именно изумляло норвеж­ ских гостей на советском теплоходе _ «Фрумкин», Владимир Канторович с' гор- ^ достью сообщал: «Норвежские матросы, которых я сопровождал на «Фрумкине», казалось, не знали, чем больше восхищать­ ся: демократическим режимом, господст­ вующим на теплоходе, или тем фактом, что советские заводы способны строить первоклассный флот». Видимо, то и дру­ гое, так как даже английский капитан, расчувствовавшись, заявил, что он готов перейти на советскую службу. Со времени посещения Арктики Влади­ мир Канторович не перестает внимательно изучать, как народы, отставшие в своем экономическом и культурном развитии, постепенно распрямляются и обретают в новых условиях подлинное человеческое достоинство. Не экзотика Севера, Даге­ стана или Башкирии привлекает писателя, а глубинные процессы, совершающиеся в человеческих душах. ^ Среди произведений этого плана выде­ ляется повесть «Детство нивха Ковгэна» (1937). Повесть о Ковгэне примыкает к таким произведениям советской литерату­ ры, как «Большой аргиш» М. Ошарова или «Чукотка» Т. Семушкина. Процесс пробуждения сознания Сауда из романа Ошарова живо напоминает то, что совер­ шается с юным Ковгэном, когда он убеж­ дается в хитростях и коварстве купца Ви­ нокурова. Объединяет эти произведения желание авторов передать поэзию-детства бесхитростного и первобытного народа. «Для десятилетнего Ковгэна тайга что родной дом. Правда, она заселена требо­ вательными богами, но, как и каждый нивх, Ковгэн знал, как умилостивить Таярнадзя, повелителя водоемов, или пра­ родительницу нивхов — лиственницу, или самого могущественного из сахалинских богов — медведя-чифа». Но детство Ков­ гэна совпало с трагическими событиями в его стойбище Лунево — юрты посетила эпидемия черной оспы Живыми случайно остались трехлетняя девочка Коккит и Ковгэн. Однако мальчик не растерялся, не сбежал от страха, он ревностно соблюдал все обряды своего племени и покинул стойбище с девочкой не ранее, чем всех захоронил, как того требовал обычай, хо­ тя ему и было страшно думать о том, что будет дальше. Эти сцены создавал Канто- ровнч-художник, стремившийся к правде характера Ковгэна: он нигде и ничего не преувеличивал, не нагнетал ужасов поваль­ ной смерти, он описывал все как очевидец, внешне спокойно-сдержанно, внутренне с огромной болью: .«Мертвые смирно лежа­ ли на твердом ложе из деревьев — впро­ чем, они и, при жизни не знали мягкой по­ стели». Когда Ковгэн совершил все печальные обряды, неясные тоскливые мысли одоле­ ли юношу, силы оставили его, он не знал, чем жить дальше. Однажды утром он по­ шел за водой к незамерзающему источни­ ку: «Ковгэн оглянулся вокруг: снег замет­ но осел, на зеленых лапах елей обозначи­ лись и засверкали на солнце кристаллы; чуть набухла кожица веток на тальнике, еле уловимым запахом весны дышал лес... Словно кто-то сильный, добрый схватил юношу за плечи, встряхнул и сказал: пол­ но дремать, вот она, жизнь, кругом все просыпается после зимы...» Это — про-- зрачная поэтическая проза, передающая душевные движения герои под воздействи­ ем естественных для него мотивов. В дни тягчайших бействий деги природы, всеце­ ло живущие ее дарами,' иначе и не могли пробудиться к жизни. Кроме того, у Владимира Канторовича по сравнению с другими писателями, соз­ давшими произведения о Севере, была и своя задача. Он рассказывал о том, как протекала жизнь аборигенов острова С а­ халин, когда его оккупировали японцы — с 1905 по 1925 год. Японцы выглядят здесь (как и позднее с 1925 по 1945 гол) типичнейшими оккупантами, которые за ­ ботятся исключительно лишь о своих ин­ тересах: они, как и русские купцы до них, алчны, жестоки,, бесчеловечны, хищнически используют природу острова, видимо, по­ нимая, что долго он им принадлежать 'не может. В пятидесятых годах Влади .мир Канторович допишет новую главу к пове­ сти о Ковгэне н назовет ее «Конец Вино­ курова». В сущности — это не прямое' продолжение повести, а самостоятельный очерк о «князьке» Сахалина, который з а ­ интересовал автора, потому что оказался он не рядовым русским купчиной: Виноку­ ров рвался в политику, искал контактов с самим микадо, чтобы снова вернуться на Сахалин хозяином. «В повести «Детство нивха Ковгэнд» этот невыдуманный персонаж сахалинской истории действует под собственным име­ нем,— писал Канторович во вступлении к очерку.— А с полюбившимся мне парень­ ком Ковгэном я расстался в стойбище Кротово, мимо которого прошли эвакуи­ руемые на юг японские солдаты, За ними погнал своп стада к границе и Винокуров. Он потерял часть богатства и власть над нивхами». Тщательное расследование преступлений и предательств Винокурова как по отно­ шению к нивхам, так и по отношению к своему народу и родине составляет со­ держание очерка, своеобразно продолжаю­ щего повесть, и в этом новизна всего цик­ ла произведений о Сахалине, о его прош­ лом и настоящем с момента, когда остров целиком перешел к Советской России. Духовный рост, ломка старого уклада, коренные изменения в экономическом по­ ложении народности — н на этом фоне закономерная' гибель Винокурова перед самым окончанием Отечественной 'Войны. Хищник и предатель, он погиб от рук сво­ их «благодетелей» — японцев, которые замучили его в тюрьме, потому что он о них, видимо, слишком много знал. И моги­ лу его — что тоже символично — дважды разграбили японские мародера: вспомни­ ли, что у него был полный рот золотых зубов. ' О тоне повествования, о заинтересован­ ности автора, которая неизбежно переда­ ется читателю, красноречиво говорят внешне простые слова: «Глаза мои тиро-