Сибирские огни, 1984, № 5

самовластно, самодержец творит России де меньшее зло, чем иноземные захватчики. «сВ страхе и трепете, подплывая кровьиг, лежала земля русская». , Побеги крестьян на Волгу, а затем по- 1 ход на вольные земли в Сибирь приобре- I характер социального протеста. Но историческая конкретность действий каза­ ков, скорректированная логикой истории, превращается в историческую необходи­ мость. А. Веселый без иллюзий показывает мно­ жественность слагаемых исторического процесса: труд, война, торговля, насилие, неистребимый порыв к добру и справед­ ливости. Все эти линии скрещиваются в судьбе Ермака — фигуры сложной и про­ тиворечивой. Вступая в союз со Строга­ новыми, а затем и царем, он неизбежно превращается в орудие их воли, руками ка­ заков осуществляет корыстные интересы своих недавних врагов. Ермак присваивает себе безраздельную власть: «Вы сами вы­ брали меня своим куренным атаманом да тем волю с себя сняли... ныне я да бог в ваших головах вольных... Чтоб и впредь не было меж нас смуты и шатости, велю вам, не мешкая ни часу, самых языкастых расказнить всенародно». Этой же политике — карать «самых ере- пенистых», да и покорным «пристрашку давать», следует Ермак и по отношению к сибирцам. Попранием чужой воли покупают казаки относительную свою независимость в стро­ гановских .владениях, и потому дела им нет до взаимоотношений Строгановых с их работными людьми, тем более нежелатель­ но присутствие бунтовщиков в отряде. И те непокорные из ермаковцев, которые не хотят «кровавить руки, сиротить здешний край, понимая, что продана их воля за «царевы калачи» да за купеческие «блины масляные», бегут снова на Волгу. Здесь налицо осовременивание прошлого в свете социального опыта классовых столкновений, последующих веков. Так, роль «свободного» казачества в подавлении революции приводила к прямому перенесе­ нию из настоящего на события давние оценок в духе исторических воззрений 20-х годов. «Действия Ермака совпали с импе­ риалистическими стремлениями правитель- I ства»,— писал, например, Е. Баранов в Омской газете «Рабочий путь». Социоло- гизация прошлого, несомненно, присуща роману А. Веселого. Беспощадной и крова­ вой. изображает он войну казаков с сибир­ скими народами. Как рефрен, после каж ­ дого боевого эпизода повторяются слова: «пограбили и сожгли». Действия-Ермака у Артема Веселого на­ поминают излюбленную тактику многих колонизаторов; где не доставалось с боя — 'брал хитростью, стравливал князька с князьком («ешь волка волк, а последнего как-нибудь осилим»), спаивал водкой та­ тарских мурз. Походом русских началась в Сибири долгая и разорительная для местных племен войца. Но с него же начи­ нается и цивилизация в диком крае. И в этом безусловная правда многогранного исторического процесса, сложную диалек­ тику которого вскрывает в своем романе Артем Веселый. Вслед за мечом и крестом приходят, в Сибирь топор и соха, . а за ратью и государевыми чиновниками на Привольные земли тянется «голодная му­ жичья орава». Ермак наказывает атаману Мещеряку построить кузницу, ковать в ней сохи и бороны. «А по весне высмотри- па­ шенные места. Раздай сохи Татарам, сними с них ясак и посади на пашню». «Добро» и «жесточь» неотделимы в исто­ рии. Они налагают свой отпечаток и на дей­ ствия Ермака, который несет в себе на­ родное начало — и вместе с тем, служит государевой воле, спаян единством целей со своим отрядом — и становится узурпа­ тором его свободы, выступает в поход с патриотическими, антифеодальными идеалами («татарских ханов громить и свое, казачье, царство ставить») — и отда­ ет Сибирь царским воеводам. И все же на первый план в романе вы­ двинута не одна личность Ермака, являю ­ щая собой активную силу исторического процесса во всей его противоречивости, в нем показана и народность казачьего похо­ да. Дух свободолюбия, а не приказ вел казаков на бой против чингисида Кучума, потомка татаро-монгольских разорителей и завоевателей Руси; своею волею и рат­ ным мужеством присоединяли они к Рос­ сии сибирское царство, дорого заплатив за него не только вражеской — собствен­ ной кровью: из шестисот пошедших за Ер­ маком в Сибирь домой вернулось едва ли девяносто. И не все захотели встать «под руку» царских воевод: рассорившись с московскими начальниками, уходят в тайгу Мамыка, Сенька Драный, Черкез и Ромоденков. Эта сюжетная линия совпа­ дает с более поздней научной гипотезой о дальнейшей судьбе Ермаковых казаков, оставшихся после завершения похода в Си­ бири. Следы их судеб затерялись, но па­ мять по себе они оставили, передав сибир­ ским народам трудовой опыт русского народа. Одна из таких судеб оживает в ро­ мане «Гуляй, Волга!» в образе старика Мартьяна, олицетворяющего собой «дЪбро» Ермакова похода. Символичен его конец: забирающие власть над казаками и «ино­ родцами» царские начальники чинят расправу и над праведным старцем — он забит палками на дворе пермского воево­ ды. В этих эпизодах уже прорастают всходы народного протеста, которые вы­ зреют «гроздьями гнева» крестьянско-ка­ зачьей войны Разина и Пугачева против самодержавия. Так намечает писатель перспективу долгого пути народа к пре­ образованию жизни, и Ермак с его дру­ жиной — часть этой силы, творящей исто­ рию. Недаром роман несет в названии клич волжских гулебщиков, а сама Волга ста­ новится символом исторической дороги русской жизни. А. Веселый говорил, что он решал тему Ермака не строго исторически, а в поэти­ ческом плане, замышляя вначале неболь-' шую прозаическую вариацию песни «Ревела буря...» Песенная основа вошла в композиционную структуру романа, оп­ ределила его музыкально-стилистический ритм. Это особенно ощущается в пейзаж­ ных зарисовках, подчас даж е записанных акцентным стихом. В сказовой манере даны и картины социальной жизни Руси, и- портреты ге­ роев, что соответствует авторскому наме­ рению представить прошлое в социально­ философском аспекте, дать обобщенно-сим