Сибирские огни, 1984, № 4

Кюн №о вызволяет из плена и вновь их любовь чиьце белого снега. Но не спит Аджарай, затевает борьбу — меч на меч, лук на пук, друг на друга. И земная округа им стала тесна, и узка неземная округа. В нижний мир опустились, дерутся они, на веревке вися над рекою, над кипяьцею бездной — и тут Аджарай поплатился своей головою. Не успел он сгореть — огнедышащий змей встал из бедны и крикнул герою: — Я вернусь, когда вырастут дети твои, я их косточки в землю зарою!.. Отвечал ему доблестный Эр Соготох: — Ты родился и умер бесславно. Если я тебя в схватке, злодей, одолел, то уж дети мои — и подавно!» В дом родной возвращается Эр Соготох, ставит коновязь, печь раздувает, Кюн Куо воскрешает живою водой — и на праздник весь мир приглашает. Ысы4х — праздник мира, тепла и труда — вон откуда у нас он ведется... Мы корнями в родное вросли опонхо, и поется оно — как живется. ПЕСНЯ СЕВЕРЯНИНА Путь свой начал я от Океана — среди чукчей ехал на собаках, средь эвенков ехал на оленях, и на лошадях — среди якутов. А потом я повернул на запад, через горы, через глухомани. Тут я повстречался с русским полем, тут я повстречался с русским лесом, здесь, как добросердная родня, ждали песни русские меня. Стал мой шаг и шире, и свободней, я согрелся теплотой сердечной, высотою неба был возвышен, светом далей был насквозь просвечен. Родину свою я понял больше, широту и долготу усвоил — от морей, где вечно бродят льдины, до российской солнечной равнины. Захотелось мне от Океана до незамерзающего моря ягели мои воспеть и травы, и тайгу дремучую восславить, воскресить забытые преданья, северян родных — прославить трижды. Я запел, поддержан русским полем, русской далью ободрен и лесом,— и в свой хор, как звонкая родня, взяли песни русские меня. БЕЛЫЙ ЖЕРЕБЕЦ Я в городе живу давно, но часто снятся мне во снах 20 село мое военных лет и тот нагульньй жеребец, на ком я почту развозил,— друг давней юности моей: он добр и так понятлив был, жаль только, что не говорнл. На светлых заливных лугах, в кочкарниках среди болот, в загонах посреди тайги он пасся, как всегда, один, 140 лишь увидит он меня — бежит и от восторга ржет, и теплой бархатной губой рукав прихватывает мой. Гоняли почту мы зимой и летом. И на том пути мой белобокий жеребец кобылу чуял за версту. Он фыркал страстно и храпел, хвостом и гривою играл, пытался на дыбкй привстать и удила зубами мять. А табуны кобыл всегда паслись в далеком далеке: то за рекой, то за леском, то за горой, то за холмом,— в долинах, не доступных нам. Но, слыша ржанье жеребца, они, забывши о траве, ушами прядали в тиши. И часто из-за тех лесов к нам долетал ответный зов... Я в городе живу давно, но, Джесегея * вольный сын, тот белоспинный жеребец мне почему-то перестал являться, и теперь во сне приходит жизнь моя ко мне. Я вижу озеро и мыс, избушку дедушки на нем, а рядом рубленный отцом дом детства моего, а там — все, чем когда-то сам я жил: мир детства моего. Зачем мне хочется к тем двум домам пристроить свой! Как будто я лишен родни или жилья... О этот детства дивный свет, идущий сквозь мои года!— хочу, чтоб ты всегда, всегда со мною был, как отчий дом, как друг моих далеких лет,— тот белогривый жеребец, сын Джесегея, — хоть во ске пусть он является ко мне, чтоб те края, где вырастал, я и во снах не покидал. Перевел Анатолий ПРЕЛОВСКИИ В ЧЕМ МОЯ ВИНА? Из города, похожего на пекло, В котором даже плавится металл, Где все живое сникло и поблекло, Я вышел в лес и тропкой зашагал. • Д ж е с е г ё й — по верованиям якутов пои витель коневодства.