Сибирские огни, 1984, № 4

замирали, только маленькому ящеру было асе равно: «Подумаешь - какие неж­ ности — тень от облака! Не такое видали!» _ Но снова вливался в широкие окна и нарастал солнечный с в е т -г у с т о й осен­ ний, спокойный, и снова все менялось в зале, в этом мире Игоря Власова - ’ языки пламени за спицою прекрасной женщины преображались в крылья: пта- ха, примостившаяся на легкой девичьей руке, начинала пересвистываться с другой птахой, которая в грудной клетке, а обе они пели согласно с теми птицами, которые перепархивали с ветки на ветку да окнами Дома Ученых... Я приходил на выставку Игоря Власова еще несколио раз - и в многолюдье и в вечерние часы, и в ином настроении - и каждый раз снова работы его впервые собранные вместе, виделись связанными между собою, они жили, они проживали именно тот момент своих судеб, в который я их заставал. Нет, это был не кукольный театр во главе с добрым папой Карло, и не какой-то другой театр. Не было тут и предумышленной гармонии, в которой одно дерево парка соотносится с другим деревом, не было в собрании деревянных скульптур Игоря Власова искусной продуманности икебаны... А что же было? Скорее всего — была естественная красота и соединенность натурального леса. Это было не собрание а к т е р о в - т а к или иначе говорящих текст а в т о р а ,-э т о было собрание родных лю­ дей, родных чувств, собрание душевных друзей. Потому-то, наверное, многие отзывы восторженных зрителей оканчивались общей мыслью, общим ощущением — жаль, что скульптуры Игоря Власова, собранные теперь вместе, вновь расстанутся друг с другом после закрытия выставки. Так бывает жаль, когда расстаются родные. Так бывает жаль, когда разлучаются друзья. Так бывает жаль видеть утраченные части родного пейзажа, точно вместе с ними утрачивается часть нашей души... Я сидел у окна, и все понятнее становился мне мир Игоря Власова, а скорее всего становился сам понятнее себе... Сидел, слушал, смотрел, думал... Скорость света и скорость мысли, переносящей нас в бесконечность... Скорость, с которой вырастает дерево, трудно наслаивая годовые кольца, и скорость бензопилы...’ Скорость вызревания хлебной нивы — вот она легко потрескивает спелой соломой, клонит долу свои отяжеленные колосья,— и скорость злого огня... Скорость жизни человека, его детские шаги, его юношеский бег, его зрелая поступь,— и слепая, бессмысленная скорость пули... Не слишком ли часто мы отдаемся внешней скорости, ритму внешнего движения? Не слишком ли часто за бешеными движениями окружающих нас предметов — сверхзвуковых самолетов, ракет, стремительно считающих ЭВМ — мы забываем о медленном развитии души человеческой? А ведь она растет медленно, трудно, как дерево, наслаивая годовые кольца жизненного опыта. И человек остается человеком, остается природным существом, братом всего живого — дерева, птицы, зверя, как бы в родню к нему ни набивались железные, пластмассовые, электрические и всякие прочие изделия его собственных рук. Здесь, в Новосибирском академгородке, особенно остро ощущается соседство этих двух ритмов человеческой жизни. Темп, темп, темп!.. Человек изучает, исследует, препарирует то, что он не успел по­ любить. Д а и вообще» - так ли это необходимо — прежде полюбить, а потом уже ста­ раться исследовать? Такая постановка вопроса уже и сами человеческие отношения превращает в стройные рациональные схемы... Но рядом с этим — густой кедровник у ручья; березняк, истекающий светом; тяжелое бронзовое течение вековых сосен; кипение черемуховых зарослей в логах; тонкие песни ивняка; радостное разноцветье осенних рябин и осин; гроздья прокаленной первым морозцем калины; яркие среди снегов ягоды боярки... А еще мохнатые сибирские медуницы; жаркие островки ку­ пальниц, которые у нас так и называют—«жарки»... Тысячи трав и цветов... А еще лесная живность, доверчиво привыкшая к человеку,— синицы садятся на протянутую ладонь; белки сбегают с деревьев к детям; скрипучие веретенники усаживаются на телеантенны; снегири задумчиво прокладывают синие бороздки в снегу под окном; лоси приходят сюда под осень из алтайских ленточных боров; стоит лесник и посту­ кивает обушком по стволу осины и незлобиво уговаривает молодого сохатого не пугать его лошадку. И все это в каких-нибудь двух-трех километрах от Института ядерной физики...