Сибирские огни, 1984, № 4

Громадный арбуз, точно чудесный цветок, поднял над поляною свои сочные ломги-лепестки. Ниже поляны — тихо плещется Иртыш с парой купальщиков; и на наших глазах из его вод, рядом с белой утицей, удачливый удильщик вытаскивает громадную рыбину. Он удивительно спокоен. А что, собственно, случилось? Для Си­ бири, какой она отлита в эпосе,— дело обычное. И едва-едва заметной искоркой светит блесна во рту рыбы... А чуть выше по берегу — две милые девушки в легких сарафанах — одна с красным цветком в волосах, другая в венке из белых цветов — чистят улов задум­ чивого рыболова. Еще выше — установлен котел для ожидаемой ухи, а еще выше — парень с девушкой, очень довольные поручением. Несут из темного леса хворост, и у ног их вьется темная собачка... Они отделены от группы людей в правом верхнем углу полотна толстым стволом раскидистого дерева, о котором я скажу чуть ниже. Люди эти расположились на взгорке, по всему видно — любуясь рекою, вслушиваясь в звуки мира. Ниже, под цветущей яблоней, художница изобразила себя сидящей у мольберта с чистым полотном в позе той же умиротворенной задумчивости и со­ зерцательного покоя. И вся картина «Народное гулянье на берегу Иртыша» вспыхивает искорками живого теплого золота, вся она удивительно спокойна, и при массе обращенных к быту деталей — величественна. Величественность ее не только от колорита и общего настроения. Величесгвен- ность этого пошотна исходит от того самого раскидистого дерева, которое худож­ ница поставила в центре картины, над разрезанным караваем, над всей поляноГь, уставленной сказочной снедью. Дуб ли эго? Тополь ли это?.. Одно можно сказать точно: это древо родственное и лукморскому зеленому дубу, и алтайскому богатому тополю, и якутскому аал-дуупу — центральным растениям эпоса, вместилищам благодати, метафорам золотого века, символам вечной гармонии космоса. Чистый эпический взгляд Е. А. Волковой помещает эпическое древо в центре ее космоса, художница осеняет свой мир благодатью Древа, наполняет благодатью Древа два композиционных круга. П ервый— сказочными богатствами земли — плодами и хлебом. Второй — добрыми, красивыми и свободными людьми. Общий центром этих кругов является Древо. Пространство первого круга — это гиперболизированный в законах эпоса на­ тюрморт, когда печеный гусь в стеклянном блюде приближен в размерах к годова- лому бычку; когда золотистая рыба, улегшаяся с хитрой улыбкой на узорный под­ нос, не уступит в размерах осенней свинье; когда светло-бронзовая луковица с темно-зеленым пером, если ее поднять, будет выше человека; когда кувшины с вином таковы, что поднять их может только богатырская рука, а каравай хлеба таков, что один сможет насытить сотни людей... Все это богатство, все это роскошество, распо­ ложенное под Древом,— его порождение, его продолжение, его укорененность в жизни и сознании народа. Кушанья написаны гиперболизированны.ми еще и потому, что художница ри­ сует свой мир не извне, а присутствуя в нем, находясь в нем, сидя рядом с полярною. И этот ее взгляд понуждает зрителя воспринимать и себя уже не только зрителем, но и участником народного гуляния на берегу Иртыша, одним из героев картины. Художница всех нас усаживает к столу, под широкие ветви Древа... Мы пом­ ним, что эпическое древо всегда населено — вещие кукушки, зоркие беркуты, русалки, кот ученый, который «песнь заводит», а то и сам Соловей-разбойник угромождается на Древе, дьявольски поет и свищет, напоминая сатиру на Бонна и странным обра­ зом уживаясь с якутским вседревесным богом Баянаем... Не осталось пустынным и Древо Е. А. Волковой. На нижней могучей и широкой ветви его она изобразила скрипача, играющего на скрипке, и тем самым населила Древо, наполнила все пространство своего полотна мелодией, совместившей людей, существа, предметы. Скрипач, стоящий на ватке, это образ искусства, его объединяющая суть. Искусство — дар, оно волшебно, как лесное диво, оно вещее, как золотая кукушка; оно чудесным образом способно творить песни и сказки, как ученый кот Пушкина; оно образно, то есть способно преобра­ жать; оно может подняться над обыденностью, как нечто зловещее для мертвого по­ коя обыденности; оно, сливаясь с силами природы, может противостоять царственно