Сибирские огни, 1984, № 4

Нет элементов сюрреализма, которые невольно возникли бы, если бы колосья- солдаты были изображены с предельным приближением к их натуральности, к мод­ ному теперь унылому и безжизненному фотографизму. Здесь есть эпическое реше­ ние — слитность условности формы с выражением символически образного, эпическо­ го видения мира, понимания жизни не как суммы бытовых подробностей и случай­ ностей. а как осознанного социального и духовного бытия, слитого из миллионов жизней и определеного вечными нравственными ценностями, которыми являются — созидательный труд, любовь к Отчизне, вера в правду и доброту, непререкаемое знание непобедимости Добра. Хлебная нива на Красной площади... Русские воины-колосья... Памяти двадцати миллионов... Самодеятельный художник тем, в частности, и отличается от профессионального, что следует традициям «свободно, непосредственно, изнутри». В европейском искус­ ствоведении (словак Штефан Ткач) принят термин «инситное искусство» (подлин­ ное, невнушенное, врожденное, искреннее). Данный термин при всей его неунивер- сальности выделяет нечто определяющее в народной живописи. А именно — невнушенность традиции. Но что более важно — невнушенность взгляда на мир, миропонимания. Искренность, до такой степени воплощенную в живописи, что она определяется как НАИВНАЯ. И это та самая искренность, которая сродни «глупо- ватости» подлинной поэзии — свойства, отмеченного Пушкиным. «Глуповатость» поэзии выражается не столько в тоьм, как поэт говорит, сколько в том, насколько он проговаривается в своих огихотворениях, то есть сообщает сок­ ровенное, тайное, что хранится в его сердце как дорогое, больное, мучающее и ра. дующее. Только тогда можно говорить о настоящей поэзии, когда она менее всего скорректирована давлением моды или молвы, менее всего скорректирована желанием популярности, недорогого успеха или стяжания почестей и материальных благ. Все то ж е относится и к «наивности» народного искусства. Глубокое отличие самодеятельного живописца от профессионала еще состоит и в том, что любитель старается в силу отпущенного ему природой дара выразить ЖИ ЗН Ь в линиях и красках и совсем не озабочен своей манерой, своими способами рисования, фактурой мазка, расположением светотеней и т. д. и т. п. «Уважение (а я бы сказал — любовь — А. П.) к материальности, ощутимой в земле, в воде, облаках, деревьях, цветах, в человеческой плоти, любование физиче­ ской конкретностью, разностью, контрастностью «материй жизни» выражены в каж ­ дом сантиметре холста. Материя жизни отнюдь не поглощается материей живописи как таковой, то есть материей краски, кладки мазка, фактуры,— она все подчиняет себе». (Т. Б. Вельская). Чтобы подчеркнуть эту мысль, я позволю себе привести запись, которую оста­ вил в июне 1982 года в книге отзывов Музея Наивного Искусства в городе Кечке- мете (Венгрия), извиняясь за ее качества, присущие экспромту; Как вы — сумеем мы едва ли. Мы жили, в вечность не стучась, Л вы картины выдавали За нашу жизнь, За нашу страсть. Но случай выпадет, не хуже. Про то, как видим и живем. Косноязычно, неуклюже. Но сами скажем о своем. Мы дотолкуемся с холстиной. Ее раскрасим вкривь и всласть! Гляди — Прикинулась картиной И наша жизнь, и наша страсть! Полотно пенсионерки из Омской области Е. А. Волковой называется «Народное гулянье на берегу Иртыша» (Холст, масло. 84X96). Это многофигурное полотно, полное любовно написанных людей и предметов, его хочется долго и подробно рас­ сматривать, о нем можно долго говорить. Оно играет золотыми тонами, плавно перетекающими из сияющего яркого каравая, помещенного в центре, в сочное золото рыбы и дичи, свежий свет зрелой тыквы и груш, золотистость головок лука, гору желто-красных помидоров, в мягкость грибов и глыбу окорока, в тяжесть бочки, и все эти тарелки, чаши, кувшины прихотливо расотавлены вокруг снеди, сияющей здоровьем и свежестью.