Сибирские огни, 1984, № 4

Есть жизнь, как вечная борьба за мирный труд, за покой нашего мирного хлебного поля. Передний план этого эпического живописного полотна - развалины повержен­ ного рейхстага, остовы выжженных войною зданий, черепа, прах... И на все это наступает, движется русское поле. Еще ш а г - и оно покроет хлебами все страш­ ные следы войны, всю убитую войной почву, которая насильно была лишена воз­ можности рожать, кормить... Еще шаг — и линия битвы с движением пшеничного потока преобразится в поле жатвы, поле надежды всего мира, надежды, рождаемой Россиею... И вот, са­ мый первый ряд колосьев — встает и движется, преобразившись в плотные ряды со­ ветских воинов, идущих тесным мощным строем — плечо к плечу, сердце к сердцу, жизнь к жизни. Сколько их... Их ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ... Они полегли на полях войны во имя хлебного поля мира. Хлебное поле Родины, увиденное томичом Г. П. Сапожниковым в центре, в сердце державы — на Красной площади — это дань памяти воем погибшим в годы Великой Отечественной войны. Это сама овеществленная память, это наполненная необоримым оптимизмом трагедия, это знак того, что трудовой народ — непобедим, это знак того, что наш народ, наша страна именно волей к миру и мирному труду победили фашизм и даровали счастье мира всем народам Европы, освятив ее день бессмертным живым золотом щедрого русского хлебного поля. Отсветом хлебного поля — чистым золотом — означены и Кремль, и здание Исторического музея, и прихотливые купола Василия Блаженного. Они как бы вы­ леплены из этого густого насыщенного света. Более того, исторические сооружения видятся осенними колками, выросшими среда пшеничной нивы, видятся живым порождением самого светоьносного потока хлебных колосьев... Картина Г. П. Сапожникова обращается в нас к народному. Мы различаем, слышим и понимаем глубинную, духовную родственность слов, понятий — ОРАТАЙ — пахарь, хлебороб, и РАТЬ — те же пахари-хлеборобы, но понужденные взять в руки оружие, чтобы отстоять свою хлебную ниву, святое право на жизнь. Мы слышим строки «Слова о полку Игореве», где битва за родное пшеничное поле уподоблена молотьбе — кровавой, трудной, смертельной, жестокой работе: Ка Немнге снопы стелют головами, молотят цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душ у от тела. У Немиги кровавые берега не добром были посеяны — посеяны костьми русских сынов... Эта метафора, вошедшая в «Слово о полку Игореве» из русского устного народного творчества, стала вещественной, зримой, она буквализирована, она стала идейным сюжетом картины. И триединство — Кремль — Исторический музей — Василий Блаженный, окру­ женное волнами вечного поля, вырастает в глубинно-патриотический образ России, которая в Душе крестьянина от века была силой, совмещенной из триединства ВЛАСТИ—ТРУДА—КРАСОТЫ. Труд и власть понимались, как ИСТОРИЯ, а кра­ сота была зримой, точно собор, и незримой, как вера в правду и справедливость. Подвиг — главная черта русского национального характера, самый смысл жизни славянина — вот тема и пафос этой живописной работы самодеятельного на­ родного художника, фрезеровщика из города Томска. Скажу откровенно, ни одно полотно, увиденное мною в последние годы на выставках, не поразило меня столь смелым, мощным решением высокогражданствен­ ной темы, столь смелым и верным, органическим по своей сути символом-обобщением, столь сильным его живописным воплощением! Я не нахожу, с чем сравнить картину Г. П. Сапожникова, настолько она сильна и правдива. И все это, следует полагать, оказалось возможным только в жанрово­ стилистических законах именно народной живописи. Здесь нет плакатной риторики. 10 Сибирские огии М «