Сибирские огни, 1984, № 4

чтобы беседовать вообще, но тут он просто не сможет не заговорить: «Ночью, одна, в такую погоду...» А я отвечу что-нибудь этакое нейт­ ральное: «Между тем, лес прекрасен именно в такую погоду...» Главное — без суеты. Будто для меня это обычное явление: встретить его после одиннадцати и после пурги, его волнение и его глаза, о выражении которых я могу только догадываться. Он подхва­ тит сумку, а цветы, точно проснувшись, согласно кивнут головами, стряхивая снег. «Я провожу вас,— скажет он,— провожу, не то вы опять куда-нибудь запропаститесь». И мы пойдем по тропинке, мимо его дома, мимо старых, отяже­ левших от снега сосен, мимо кустов сирени, на которых утром расся­ дутся прилетевшие с севера снегири... Чайник цопевает песенку и сейчас забурлит, заклокочет, как пурга на пустой, прошитой ветром дороге. Заварю чай покрепче, что­ бы вязал во рту, а потом медленно и тепло растекался по телу. После такого чая бодрость приходит светлая, свободная — и наступит неза­ метно и уйдет постепенно, не оставляя пожарищ в душе. Не то, что кофе, который рывком поднимет настроение и держит его в тисках прошлых и будущих депрессий. Дома мне тоже согреют чай, а ругать будут завтра, дружно, в два голоса. И поделом. Буду знать, как не оставлять записки. Оленька По сырой апрельской дороге из Семрюка на Лисино шел рослый парень, темноволосый, с глубоко посаженными сердитыми глазами. Путь его пересекался с Ивановским шляхом именно там, где, сидя на чемодане, плакала Оленька. Выйдя на развилку, парень сразу увидел девочку. — Здравствуй,— сказал он, растерянно потоптавшись. Оленька вздрогнула, подняла мокрое лицо. — Здрасте... Вы меня напугали. — Чего ревешь? — краснея, спросил парень. — Руки болят,— она показала дрожащие от усталости ладони.— Я иду со станции в Ивановку. Машины не берут, а я больше не могу. Парень постоял, посмотрел на крошечную Оленьку, на каблучки, перстенек на пальце, хмыкнул, взял чемодан, авоську с книгами и пошел по влажной обочине. — Дайте мне авоську,— говорила Оленька, идя следом,— хоть авоську... — Иди,— сказал парень грубовато. Оленька поняла, что спутник у нее молчаливый и ей тоже сле­ дует молчать; но Оленьке было только семнадцать, и молчать она не умела. — Я уже четвертые сутки в дороге,— сказала она немножко торжественно. — Да? — Да-да. Я из Архангельска. — Ого,— сказал парень, размахивая авоськой.— И отпустили в такую даль? — А некому отпускать. Я сама. — Сама? — Ну да. Как школу кончила, из детдома ушла, так и сама. — Что, родителей нет? — Есть. Они разошлись. Парень остановился, поставил чемодан, на него авоську с книга­ ми, снял кепку, вытер лоб и только тогда посмотрел на Оленьку. — А тебя, значит, в детдом? — Ага. А куда же еще?