Сибирские огни, 1984, № 4

ные пятна играли на волосах, потом перебежали к виску, к спокойно прикрытым векам, осветили губы, которые иногда в порыве особого расположения Зинаиды быстро прикасались к моей щеке, а иногда медленно и едко произносили: «Не морочь меня. Костя Исаев», сейчас губы были спокойно расслаблены, чуть приоткрыты, и солнце долго согревало их. Прекрасная спокойная женщина лежала на пре­ красной спокойной земле, положив голову на руку, а другой ладошкой упираясь в эту землю, лежала, доверчиво отдав себя чуть колышущемуся в о з д у х у , пригасающему солнцу и чисто зеленеющей траве. Лежала неподвижно. И только тогда я понял, что она никогда не проснется. Урок Он давно здесь не был, в своем Белозерье. А когда-то ездил почти каждое лето и жил вон в той избе, стоявшей всегда заколоченной. Когда он приезжал, Василий отрывал доски с окон и набрасывал на поветь свежее сено, а Любаша мыла горницу и стелила постель. Он спал у распахнутого окна, солнце будило его на рассвете, потому что изба стояла на юру, и казалось, что первые лучи приносили с собой запах росы, шелест озера и еще черт знает что, чего нигде он потом не ощу­ щал, кроме как здесь. Иногда он шел на поветь, зарывался в сено и писал до изнеможе­ ния. Даже когда приходил Василий и звал выпить, он не откликался. Василий злился и уходил ворча: — Во черт кривоносый... А он оставался в тиши, в зеленоватом полумраке, окруженный воспоминаниями, измученный и счастливый. Но давно уже всего этого не было. Он мотался в других краях, «чу­ дачил», как говорил о нем Василий, и хоть Белозерье звало его — все было недосуг. И вот сейчас он входит в деревню, бодрый, счастливый, все такой же молодой, и сила все та же в его худом, жилистом теле. Бще мину­ та — выскочит во двор Любаша, всплеснет руками, увидев его, кликнет Василия, тот выйдет из избы, ухмыльнется: — Ну что, набродяжил? И начнется у него опять спокойная, торжественная жизнь на виду всего Белозерья — месяц, два, сколько захочет... И было все так, как всегда,— как он того хотел и любил. Василий и Любаша, уважавшие его привычки, не забыли о них и сейчас. И кружка стояла перед ним со щербатинкой — его кружка, и стул его был подле раскрытого на озеро окна. Как всякий бродяга, он любил посто­ янство в мелочах, умилялся ему и злился, когда оно нарушалось. — Ты ведь тогда исчез, испарился,— говорил Василий, держа кружку на весу у самых глаз, будто разглядывал там минувшее,— не прощаясь сбежал. — Не сердись... Позвало меня — вот и уехал... — Позвало... От Тоньки, наверно, сбег... Как шальная девка ходи­ ла. Месяца не продержалась — уехала куда-то, ни слуху. Сманил ее, что ль? — Значит, уехала... А я хотел спросить, как Тоня поживает. — У себя спроси! Не надоело мотаться по свету? Сам не усидишь, и людей из седла вышибаешь. На тебя вся деревня-то... За Тоньку, значит... Ну, да уж позабыли, кажись... Он вошел в горницу с влажными половицами, заглянул во все уг­ лы прибранные только что — знал, что Любаша старается для него, тоскуя и не показывая виду. Открыл портфель, достал стопку бумаги,