Сибирские огни, 1984, № 3

на произнесение его с театральных подмост­ ков. Драма написана то белым стихом, то александрийским, то ямбом с перекрещива­ ющейся рифмой... И надо думать, что дела^- лось это в зависимости от характера той или иной сцены; каждый раз автор стре­ мился к большей выразительности. Не раз и йе два повторяет Манчары, что он не разбойник, никого не убивал и не грабил 8 целях наживы. Ему и не было нужды у кого-то что-то отнимать, его связь со своим народом была органичной и креп­ кой; «Сороды мне давали добровольно ору­ жие, одежду, пищу — все, давали как свя­ тую милостыню». Манчары сознавал свою силу и свое значение, но это не избавило его от внутренней драмы, когда он заметил, что вся мощь гнева народных масс, олицет­ ворением которой он непреднамеренно стал, не достигает цели. Этот порыв и это бесси­ лие раскрыто Александровым именно в об­ разе Манчары, что сделало его подлинно художественным образом. В нем отразилась сила и слабость стихийного движения масс. Развязка драмы в сущности трагическая. Пленный казак, отпущенный с наказом, привел солдат в расположение Манчары и его товарищей. Манчары опоен снотворным, его предчувствия оправдались. Мы видели, как постепенно он утрачивал внутреннюю опору для продолжения борьбы, а теперь арестован и связан, жизнь его разбита, и, В.ОЗМОЖНО, навсегда. Выступление угнетенно­ го народа под руководством Манчары по­ давлено — таков . смысл финальной сцены. Драма Александрова примечательна и своим лиризмом. Им окрашены уже эпигра­ фы к произведению. Первый: « Я не хочу знать суда людского, суда несправедливого, суда заблуждений. Делай, что должно, а че­ му быть, того не миновать. Вот мой един­ ственный дев.из . Скриб». Этим девизом ру­ ководствовался и сам Александров, созда­ вая драму о руководителе народных масс в «грозную годину божьей кары», драму, которая в те годы и не могла быть напеча­ танной. Второй: «Эти сцены, никому не ■известные, простонародные, скрываемые тщательно от постороннего глаза, но вопию­ щие и раздирающие сердце. Искандер». Это, собственно, самохарактеристика созданных «сцен», отчетливое понимание того, что их, , как и произведения Герцена-Искандера, на­ добно хранить до поры до времени от «по­ стороннего глаза». Автор знал, каким взрыв­ чатым, «вопиющим и раздирающим сердце» материалом он владеет. Образ Манчары так удался потому, что живой Манчары был близок автору и своим св.ободолюбием и ненавистью ко лжи, коры­ сти и обману. Вторая часть драмы имеет вступление от автора, а вся пьеса заверша­ ется эпилогом, где он уже впрямую говорил о себе, откровенно и с подкупающей искрен­ ностью. Он не отрывал судьбу Манчары от собственной судьбы. Хотя мировая литерарь- ра «вселенную едва ль не всю» так или ина­ че отобразила, Александров гордится тем, что он многое в своей жизни, в творчестве своем отдал Якутии, якутской теме — в этом суть обращения поэта к читателю в эпилоге, начатого так доверительно: «Друзья мои, позвольте молвить слово, без цели я не тронул бы пера...» Александров любил Яку­ тию, с болью писал о ее страданиях и, несмотря ни на что, верил в ее будущее. На вопрос, обращенный к Якутии,— «О,, скоро ль ты от девственного сна... для светлых, дум, для подвигов великих пробу­ дишься, младенец-исполин?» — поэт убеж­ денно ответит; «Пробудишься, и вскоре». IV Судьба драмы Александрова «Якут Ман­ чары» сложилась печально. Первая ее часть остается неизвестной, вторая тоже полностью не сохранилась. Впервые она увидела свет в 1897 году в грубой «обра­ ботке» Н. Ф. Борисовского (см. его книги «Цветы полевые», Тифлис, 1897 и «В Си­ бири и за Каспием», Калуга, 1902). В 193.7 году М. Азадовский убедительно доказал, что это не что иное, как чуть-чуть замаски­ рованный плагиат. Правда, сделана ссыл^ ка на «записки» Александрова, как заяв­ лено в предисловии, но потому, видимо, что в руках Борисовского находилась все- таки копия «записок», а не их единствен­ ный оригинал. Плагиатор учитывал эти обстоятельства, и ему пришлось, как опре­ делил Азадовский, «заметать следы». К тому сличению текстов Александрова и Борисов-, ского, которое было осуществлено первЫ'М исследователем (видимо, у него была вся первая часть произведения), теперь, посла публикации второй части драмы, можно сделать существенное дополнение. Сюжет поэмы Борисовского точно соответствует сюжету драмы Александрова, однако с той разницей, что он у Александрова напряженней, драматичней, острее. Бори­ совский, например, «заимствует» всю сцену «Манчары — сестра». У Александрова: и без огня я вижу, ты здорова И счастлива, презренная раба. Что же ты ребенка усыпляешь, Тойонского приблудного щенка. Бог дал тебе сынка — Наследника тойону Борогону. У Борисовского: Сестра! Я вижу — ты здорова, Боргона верная раба. О да1 Ребенка усыпляешь, Боргона подлого щенка. Бог, вижу, дал тебе сынка. Отродье хищного Боргона. Столь же изобретательно обрабаты­ вается и последующий текст. А далее «за­ имствуется» сцена «Манчары — Кюн-Кыс». 6 ней тоже много «чудесных» совпадений. Приведем только одно из них: У Александрова: Карать детей за преступленья Родителей, конечно, грех, Но, может быть, такая мера мщенья. Хоть стороной, подействует на тех. Которые простым народом, Как глупым бессловесным сбродом. По праву сильных, как хотят И помыкают и вертят. У Борисовского: Карать детей за преступленья Отцов большой, конечно, грех. Но, может быть, та мера мщенья Подействует хотя б на тех. Которые беднейшим «сбродом». Как нас зовут они, вертят. Заключительная сцена сюжетио тоже совпадает с драмой Александрова: тот же