Сибирские огни, 1984, № 3

Д а, это тоже амбразурный порыв в вы­ сокую поэзию. Поэтом выхвачен образ фандиозной объемности. Он мог родиться только в начале космической эры, никогда раньше в мировосприятии человека земное притяжение не воспринималось как мате­ ринская любовь земли. Всегда прежде земное притяжение осознавалось и героями сказок, и фантастами, и конструкторами самолетов, и летчиками, и скалолазами, и акробатами, как путы на ногах и крыльях, как неодолимый предел мечте.. Но стоило людям одолеть притяжение земли, как в целом мировоззрении челове­ чества произошел слом, чутко уловленный первым, насколько мне известно, в поэзии В. Костровым. А как прекрасно это новое осознание связано с недавним прошлым, с войной, с необходимостью идти на новый опасный подвиг; «Мать-земля, словно мать-солдатка, повисает на наших плечах». Стихотворение в целом не достигло сте­ пени совершенства. И затуманенный взгляд, и сведенные упорством брови — это знакомые блоки слов, обозначающие, а не раскрывающие состояние, они особен­ но режут восприятие в составе нового це­ лого. Д а и скорость «в тугом напряжении» не из этого философско-поэтического строя. Быстрота убёга от матери не входит в эти­ ку стихотворения. Но великолепный прорыв В. Кострова остается за ним. Я смею утверждать, что образа подобной силы и новизны больше не нашел пока поэт в своем творчестве, хотя он достаточно известен и критикам, и читателям. Одно-два, а то и больше прекрасных стихотворений можно найти у каждого поэта, обладающего той или иной мерой таланта. И если основывать только на них оценку, то у нас резко возрастет обойма поэтов великих и крупных. Возрастет, ра­ зумеется, лишь на страницах критических статей, а читающий народ от этого не по­ колеблется в своем строгом выборе. Когда мы строим свою оценку на одном- двух стихотворениях, то здесь-то и даем простор личным вкусам, а не объективным критериям. Я далеко не уверен, что все согласятся с моим препарированием стро­ фы С. Орлова, с моим восторгом перед стихотворением В. Кострова. Ведь это только фрагменты, выхваченные из их цельного творчества, и дискуссия тут мо­ жет быть бесконечной, потому что о вку­ сах либо не спорят, либо спорят до умо­ помрачения, не внимая контраргументам. Какие ж е могут быть аргументы в защите личного вкуса? В нашей дискуссии статья молодого бар­ наульского критика В. Дубровской («Место и время», № 7, 1983) наиболее прочно оснащена правильной методоло­ гией конкретного анализа. Она интересно отмечает проблему, как бы связуя «мест­ ные» заботы А. Кобенкова с необходи­ мостью общепоэтических высоких крите­ риев, когда говорит «о той действительно подвижной зоне, где совершается скачок в ' иное качество — из явления местного значения в сферу современного литератур­ ного процесса». В. Дубровская уважительно и доброже­ лательно относится к своим алтайским поэтам, не строит выводы на основе сти­ хотворения, выдернутого из контекста все­ го творчества поэта, она оглядывает к аж ­ дого из них целиком, она открыта выводам, неизбежно вытекающим из анализа всех сторон творчества, рассматривает поэтов в движении, а не в том или ином застыв­ шем фрагменте. Благодаря именно такому подходу, цельному взгляду, доброжела­ тельному, но аналитическому, становится убедительно ясно, почему поэты хорошие, талантливые все же не совершили «ска­ чок в иное качество», не получили все­ союзного признания. Я прошу прощения у Николая Черкасо­ ва, что опять поминаю его имя, но что де­ лать, если оно чаще многих других поми­ налось в нашей дискуссии от апологии у Н. Кузина до наиболее объемной оценки у В. Дубровской. В. Дубровская пишет: «Н. Черкасов среди поэтов Алтая наиболее настойчив в утверждении деревни как те­ мы своего творчества... В деревне для него совмещается исток души и исток творчест­ ва. Однако место, к которому поэт привык, время, с которым он сроднился, все дальше и дальше отступают в пределы прошлого. Проблема человека, сорванного с деревен­ ских корней... вокруг которой еще недавно кипели страсти, как-то потеряла свою ост­ роту... Однако поэт не хочет расстаться со своей излюбленной темой и переводит ее в экологический план... а новый в'опрос звучит так: как могло к понятию «природа» присосаться слово «покорять»? Но эколо­ гические усилия поэзии тоже быстро исчер­ пываются: ведь уже все как будто поняли, что природу нужно охранять, а от поэзии ^се-таки ждут откровения, а не просто участия в ряде мероприятий». Критик делает вывод: «...думается, все- таки настала для поэта необходимость преодолеть' свою завороженность опреде­ ленным материалом, знакомым кругом проблем». Не менее аналитично В. Дубровская го­ ворит о другом алтайском поэте, о Л. Мерзликине: «Самое, на мой взгляд, значительное из того, что создается Л. Мерзликиным, как раз на перекрестке чувств, там, где его душа разрывается между ЗДЕСЬ и ВЕЗДЕ, ТЕПЕРЬ и ВЕЧ­ НО. Но как и у всякого поэта, создающего свой мир, недостатки его поэзии зачастую вырастают из одного корня с достоинст­ вами... для него оказывается опасным о т­ рыв от собственного, знакомсмго до деталей материала... Оторванный от родного Алтая, поэт не нашел подлинного вдохно­ вения в иных местах... Не думаю, что Му­ за, не терпящая перемены места,— это хорошо, есть в этом м-раниченность, обусловленная, однако, объективными при­ чинами. В этом, возможно, и состоит одна из проблем литературы регионов». Вот такой полный взгляд на поэта в его движении (если поэт топчется на месте, то ведь это тоже относительное движение, ибо время движется мимо него) наиболее убедителен, я бы сказал — аналитически неопровержим. Умение обобщить и дока­ зать главное в поэте, и его особенности, и его ограниченность, мешающую всенарод­ ному признанию,— причем делать это на примере своих сотоварищей, близких людей, живущих бок о бок, таких ж е «ре­ гиональных» литераторов,— это пример высокой объективности, чистой привержен-