Сибирские огни, 1984, № 3

и отгромыхали публицистикой, побуждая зал представлять то одного, то другого «ку­ риного ога* разных только по названиям, но с одинаковой дырочкой посредине; когда люди, сидящие в зале, из уважения к людям, стоящим на трибуне, дружно шумели, ударяя одной ладошкой о другую, и также дружно затихали, рассеянно огля­ дывая очередного «куриного бога»; когда все вошло в свое привычное р у с л о ,-с л о в о было предоставлено Алексею Григорьевичу Калкину, И ОН ТРОНУЛ СТРУНЫ СВОЕГО КЕДРОВОГО ТОПШУРА И ПРОИЗОШЛО НЕЧТО НЕОБЫЧАЙНОЕ — раздался голос неожиданно сильный; невероятно — как такой мощный голос может породить человек скромного роста и обычного, телосложения. Недоумение и испуг. Голос был такой силы и наполненности, что зал уменьшился в нем и по сравне­ нию с ним до размеров конторской комнаты; глаза слились в один глаз, напряженно раскрытый на алтайца в странной желтой шапке; уши совместились в одно ухо, оглу- шенно слушающее непонятные слова и непостижимые звуки... После долгих периодов пения, когда зал сдавленно переводил дыхание, через свист вздоха кайчи было отчетливо слышно, как позванивают стекляшки в люстре, было видно, как вновь набирают накал лампочки, сияние которых пригасло при зву­ ках голоса певца... Мы все забыли о стенах, и стены исчезли. Ничего не было, остался только голос. Величественный, стремительный, мощный — голос вывел нас всех не только из зала, из города, но и из этого времени, вывел в мир огромной темной тайги северных склонов алтайских гор, мы ощутили на лицах холод природы, свет и тепло огня; пар вареной баранины смешался с дымом лиственничных поленьев; медленно вра­ щаясь вокруг Золотого Кола, поплыли созвездия... Голос вывел нас из линейно текущего времени в иное, в единое время, которое над прошлым, будущим и настоящим, которое называется ВСЕГДА. Это время сое­ диняет пространства, народы, исторические судьбы и годы. Это время — время не­ поддельного народного искусства, прикосновение к которому — глоток бессмертия! Голос звучал просто и просторно. Чувства его наполняли естественные, не дро­ бящие душу, не возвеличивающие мелкое, не поднимающие в нас не наше, не челове­ ческое, случайное, насильно — вопреки природе — внедренное в нас. Голос обращался в нас к вечному, трогал вечные чувства любви к живой жизни, чувства доброй муж­ ской радости и счастливой женской красоты, чувства бесстрашного, спокойного созна­ ния собственной свободы и готовности жить и умереть за родное, чувства желанной привязанности к предкам, желания продолжить их жизни своими жизнями, чувство надежды на то, что и твоя жизнь будет продолжена на земле, не станет забытой и утраченной со смертью, но и ты останешься сам, перейдя в деятельный сонм предков... Голос кайчи звучал. Он ревел камнепадом, звенел, как стальные удила и стремена, гремел обруши­ вающейся горной водой, извивался тропою над краем пропасти, широко шумел, как ночная тайга, журчал струею коровьего молока, сухо потрескивал как спелая ячмен­ ная солома, вязко и солнечно тек, как густой дикий алтайский мед, упадал влажным кукованием весенней кукушки, впивался в виски клекотом злого орла, взлетал точно теплый дым над аилом, растекался туманом в расщелинах гор, клубился летними грозовыми тучами, проливался быстрым слепым дождем, концами широкой радуги упирался в каждое сердце, гремел копытами конских табунов; голос, соединяясь, тек, как мощный ствол великого дерева, и разветвлялся на сотни ветвей, касаясь каждой чуткой души, каждого внимательного сердца. Голос... — Ну-у, во-о-от,— белая рука приезжего литературоведа опустилась на плечо кайчи, он умолк. Голос его невидимо обрушился и истаял. Несколько мгновений мы еще не могли вернуться в зал. Но вот появились стены, окостенел в «епрозрачиости потолок, люстра всхлипнула и замолкла. Все измученно замолчало. — ...во-о-от, богатырь доскакал!— умильно сказал литературовед и начал гово­ рить какие-то очевидности и общеизвестности, настолько лишенные чувства, что, го­ воря их, он спокойно мог думать, если бы не боялся этого делать даже тогда, .когда молчал.