Сибирские огни, 1984, № 3

Не шуми, вода, так громко, в иду к счастьгоЬ Заплетайтесь в мои ноги, цветы! Нежьте и услаждайте слух, птахи! О, если бы медведь помог мне! О, если бы рысь принесла ветки...» И меня тянет перечитать его «Снежимочку», «Шамана и Венеру», «Детей Выдры», «Зверинец». «...Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы... Где мы видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя... Где Россия произносит имя казака, как орел клекот... Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часо­ слов Слово о полку Игореве во время пожара Москвы...» А порою, очень явственно, от страниц с речениями Старого Кама летит иной —■ страстный, необоримый, пронизанный обличением и верой, горький и угрожающий, слезный и проклинающий голос несгибаемого шамана старой веры — веры отцов — протопопа Аввакума — мятежного Посредника между пространством старого духа России и диким и новым для нее — пространством Сибири.» И хор иных голосов... И голоса тех убогих избранников, которые ничего не имели, кроме силы свобод­ ного слова.Но силаэта была такою, что эти юродивые-шаманы, какранее — убелен­ ные сединамиволхвы,могли говорить правду сильны.м мирасего — князьям и царям. Но страшна их природная правда и нечеловеческая сила, сами они были ужасны для нрвой, насаждаемой веры... Как у той ли речки Смородины, Как у той ли грязи Черноей, , Как у той березки покляпоей. У того ли креста да Леонидова Сидит Соловей-разбойник —Дихмантьев сын. Сидит Соловей-разбойник на семи дубах, На семи дубах, на девяти суках. Как засвищет Соловей по-соловьиному. Закричит собака по-звериному, Зашипит проклятый по-змеиному,— Так все травушки-муравы уплетаются. Все лазуревы цветочки отсыпаются, Мелки лесушки к землям да приклоняются. А что есть людей вблизи, так все мертвы лежат... НЕБОСВОД КАЛКИНА В прежние времена кам опасался прикасаться к бубну-оленю, не облачался в свой ритуальный скафандр для полетов в занебесье и даже не принимал просителей все те дни, пока в стойбище раздайались песни сказителя-кайчи. В наши дни в округе Ябагана, в сердце Алтая, камы вынуждены были бы вечно молчать только от одного соседства с Алексеем Калкиным, ибо те силы, к которым ' обращались и с которыми общались камы, сосредоточены здесь на одном — на вечной песне талантливого сказителя. Он подобен полю, объединяющему людей с природой. Он — кайчи — живое и сложное преображающееся воплощение духовного поля, но и одновременно его порождение. Кайчи подобен эпическому дереву, держащему в кулаке корявых корней каме­ нистую почву края; простирающему в синее небо народного духа мощный ствол, от­ меченный следами глубочайшей памяти. Зеленея в занебесьи, растворяясь в синеве, ветви эпического древа испокон века делали цвет азиатского нёба таким, что он воспринимался как зеленый и синий одновре­ менно; небеса становились мысленной кроной вселенского дерева, зем л я— сосредото­ чием его корней... Алексею Григорьевичу Калкину около шестидесяти. Он среднего роста, с креп­ кими плечами, по-молодому. строен, легок, движения его красивы, артистичны. Тонки его чуткие пальцы, напряжена посадка коротко стриженной головы. Зрение его слабо. Он, как говорят алтайцы, видит свою дорогу. Но внутреннее зрение замечательного кайчи таково, что он прозревает гигантские пространства, поскольку «своя дорога» 115 е* ■ . '