Сибирские огни, 1984, № 3

Поэтические гипотезы — универсальны. Это уже не идеи, а сверхценные идеи, кото­ рые отличают людей, неадекватно воспринимающих мир. Таковыми, собственно, и явля­ ются все подлинные поэты. Адекватность — удел обыденного сознания, а «гений,— как говорил поэт,— парадоксов друг»... Меня привлекла в этой поэтической гипотезе не столько возможность нового ми- роописания, сколько полная ясность — какое место занимал в мире человечества, р а> деленного на две ветви. Старый Кам — герой моего несостоявшегося очерка. И тогда я отыскал и раскрыл серую папку с записями о нем и прочитал их под иным углом зрения. Получилось вот что; Кам (шаман, волхв, кудесник), наделенный от рождения некими особыми свойст­ вами (шаманство — дело родовое) и приобретший в процессе обучения у мастера сумму необходимых приемов и навыков,— становился ПОСРЕДНИКОМ между своим народом и тем «биологическим» племенем, которое жило здесь же, рядом. Природные люди воспринимались как человеко-растения, человеко-звери, чело- веко-птицы. Природные люди обитали в каждом ручье и озере, лесу и холме. Кам об­ ращался к ним, договаривался с ними о помощи, оказывал сам и понуждал сородичей оказывать им многочисленные знаки внимания. Места их обитания всячески охранялись, «биологических» людей боялись обидеть или ненароком убить. Поэтому-то и старались не рубить живые деревья. Кам был способен услышать, как кричит смертельно раненный человек, живший преображенным в дерево. Для разговора, общения Кам и природные люди могли взаимно переселяться в животных и сообщаться на языке оленей или растений. Природным людям ничего не стоило решить для Кама такую пустяковую задачу, как поиски потерянного скота или излечение больного. Природные люди во времена давние — до Старого Кама и его деда Окно .Зем­ ли — были неизмеримо сильнее людей, пошедших по путям технической цивилизации, ую путям производства. Поэтому их боялись, им поклонялись, к ним назойливо наби­ вались в родство, производя свой род непременно от животного, растительного, при­ родного Предка. Но те времена прошли безвозвратно. Мы окрепли. Мы имеем возможность по­ ставить на место сосуществующее с нами природное человечество (вернее — разроз­ ненные остатки его), определить ему ареал обитания, ограничить сферу действия и т. д. И уж, конечно же, не набиваться к нему в родню, тем более не поклоняться ему униженно и трусливо, не ждать от него милостей. Мы возьмем все то, что раньше выпрашивали. И будем брать до тех пор, пока ничего не останется. Такие сугубо поэтические линии проявляются при взгляде на жизнь Старого Ка­ ма, когда смотришь на нее через печальную гипотезу красноярского фантаста. И меня повлекло к записям речений Старого Кама. Когда я читал и перечитывал тексты, записанные от старика, то не понимад, а . скорее — чувствовал, насколько они разрушены. Большая доля странности его слов, мне казалось, проистекала от непоследовательности, отрывочности, случайности со­ поставления фраз. Мне трудно было судить об этом, поскольку я не мог сравнить свои записи речений старика с неким неразрушенным идеалом, эталоном. Правда, изъяны перевода, вкрап­ ления из христианского словаря или следы времени — наслоения, последствия уже измененного «нешаманского» видения и понимания мира — все это ощущалось в тексте отчетливо. Я решил начать реставрацию и старался освободить текст от наслоений. Но это оказалось не так-то просто. Разнородные фразы оказались сросшимися, а современ­ ные вкрапления — при всей их чуждости — передавали характер старика, повороты его судьбы, и трогать их было жаль. Более того — решительно отреставрированный текст — гас, терял голос, умирал, хотя видимость его была пригляднее и доступнее чи­ тательскому разумению. Но он становился уже не куском жизни Старого Кама, а обезличенным экзотическим концертным номером... Не шло дело.