Сибирские огни, 1984, № 3

■ Фольклорное Л уком орье— шире. Оно включает в себя и самый крайний Север и Западную Сибирь с ее охотниками на мамонта, и юг Сибири — златокаменный Алтай, и соседствующие с ним области, и Восточную Сибирь, и якутскую землю... ■ С нее и начнем. Здесь очень хорошо, вследствие отдаленности от цивилизованно­ го Запада, сохранился классический Лукоморскнй Д уб — алта салаалаах аал-дууп мае — шестиразвилистое дерево. Шестиразвнлистое аал-дуб дерево величавое на семикрайней, семиобводной матери-родине вселенной (Сибаир ийэ дойдубуттан) мощно, пышно разрастаясь, гордо растет-стоит; если смотреть на него, (то) с северной стороны покрыто корой из литого серебра, со стороны восточной — корой листового серебра, со стороны юга — золоченой корой затянуто оно, с запада — шлифованного золота корой обложено плотно...' Так неторопливо, величественно повествуется о якутском Дубе Лукоморья, б «прелестных собою певчих птичках-клестах», о других обитателях, между которыми «установилась веселая-беззаботная, дружная-вольная жизнь» на ветвях Дуба, струя­ щихся молочными ручьями, увлажненных жирною благодатью. Но это-то и не дает покоя безобразному змею, копающемуся в корнях Дуба. Все содержание жизни этого змея — одно желание: сожрать обитателей вечного Древа, Змей заливается слезами ядовитыми, гнусно злословит, проклиная Дуб, птиц и их могучего защитника горбоносого орла Хотой-тойона, который клекочет, ...бросая голосом мощным клич боевой от могучей землИ'Матери до девятого яруса небесного, достигая высоты лазурной, сотрясая недра земли и покрышку небесную...® Такие Дубы пршзрастают на эпической почве якутского олонхо — грандиозных героических сказаний. Единицей измерения их якуты считают ночь, говоря: «Олонхо на две ночи, олонхо на три ночи». Обычно начинали петь вечером после ужина и исполнение про­ должалось восемь-десять часов. Непрерывно-плавным, быстрым речитативом звучал голос олонхосута, напоминаю- ший стремительно-светлый бег весеннего ручья, дробно-звонко перекатывающего камушки. Начальные созвучия строк становились движущейся глубиною ручья речи, естест­ венно высвеченной богатейшей звукописью, звуковой соотнесенностью строк, строф, периодов. Олонхо неразъемно, как ручей или дерево. Речитатив, не сопровождаемый музыкой, перемежался характерным своеобраз­ нейшим пением, представляющим образы-характеры героев — то светло-солнечным я .здоровым, вдохновенно-возвышенным, когда речь шла о героях-защитниках и родной земле, то злобно-разлагаюшимся, болезненно-разнузданным, издевательски-безобраз- ным, когда устами сказителя пели порождения преисподней. Пение олонхосутов я бы назвал нечеловеческим. Герой превращается в птицу, в коня — и тут же песнь пронизывается даж е и не звукоподражанием, а самими голосами коня и птиц; поется о великом Д у б е— и встает его голос, оживают все персонажи, жители земли эпоса — и вяский звучит по-своему. Пение всей природы. Всех живых существ. Сверхчеловеческое пение! Неоглядный мир якутского эпоса открыт русскому читателю не в полной мере, но те два окна, которые прорубили в стене неведения поэты Владимир Державин (П. Ойунский. Нюргун Боотур стремительный) и Александр Романов (К. Урастыров. Могучий Дьагарыма), дают нам возможность судить о великих богатствах якутской народной литературы, сожалеть о том, что долгое время мы были лишены этого мощ- Перевод филодогячвшшЯ ' Перевод ф«лолвгич«ааЛ.