Сибирские огни, 1984, № 3

остальные слои...» (Проблемы истории обьцественного сознания аборигенов Сибири. Л., Наука, 1981, стр. 103). Дорога северного шамана не только может быть представлена в виде дерева, она и есть дерево. Ибо логика этого уровня-слоя общественного сознания такова, что часть может замещать целое, а похожее восприниматься как то же самое. Абстракт­ ное представление о дороге шамана, ее направленности и разветвленности не только соотносит дорогу с деревом, но и превращает ее в дерево, и дерево само по себе вос­ принимается как дорога шамана. «У дерева жертву небу приношу, и мольба моя по дерезу наверх к небу подни­ мается...»— так поется в молении северного шамана. Селькупы сооружали специальные лестницы, по которым шаман мог взбираться для общения с «верхними людьми», поскольку пригодных для этого, достаточно высо­ ких, деревьев в тундре не было... Думается, в подоснове былички — шаманское действо. На это указывают и олени, уносящие семейство старухи в небеса. Это не совсем обычный вид транспорта, даже в законах былички. Бубен, на котором умел играть один из сыновей старухи,— не совсем и не столько музыкальный инструмент. Равно и само число сыновей — суть семь ипостасей одного сына-героя, чему можно найти достаточно аналогий в любом фольклоре. (В алтайском эпосе Когутей, отправляясь за невестой, последовательно встречает шесть совершенно похожих на себя богатырей, в каждом из которых гиперболически персонифицирова­ но какое-либо физическое качество «исходного» Когутея, Сходные мотивы есть и в славянской сказке «Летающий корабль» и др.). Бубен человека, который путешествует на небо, сообщаясь с деревом,— это бубен шамана. Существовал сложный ритуал изготовления бубна, а затем и его оживления, в процессе которого бубен принимал значение оленя, становился главным помощником шамана. Он верхом на бубне-олене совершал свои путешествия. Бубен можно было принести в жертву вместо живого зверя. Что, вполне вероятно, и произошло в самом начале описываемого в быличке путешествия, но зафиксировалось с заменой целого (олень с нартами) на его часть (нарты)... Оленья нога — дерево-дорога — бубен-олень... Но станет ли наша сказочка-быличка полнее восприниматься или сильнее впечат­ лять нас после подобных о ней размышлений? И вообще, так ли это интересно и нуж­ но знать — почему у Бабы Яги нога костяная, у медведя — липовая, а сын старухи с оленьей ногой сидит на верхушке дерева? Не нужно. Как не нужно и невозможно до поры до времени знать ребенку, что Лев Толстой до своих рассказиков-быличек написал огромные романы, повести, сотни статей. Не нужно ребенку знать, что рассказики в пять-семь строчек обладают колос­ сальной художественной определенностью, заражают и впечатляют потому, что вырос­ ли из усилий всей творческой и человеческой жизни Льва Толстого, явились итогом его исканий, итогом развития его духовной вселенной, что появились они не вопреки, а благодаря этому развитию, как его естественный и неизбежный итог. Дети радуются, печалятся, учатся, совершенствуются, читая маленькие расскази­ ки Льва Толстого. Так порадуемся же, как дети, этой хантыйской быличке. Но, как взрослые, хотя бы предположим, что и за ней простирается великое пространство движения народного духа. Не только хантыйского или селькупского, но именно народного — общечеловече­ ского. И именно источниковая глубина этой и подобных этой сказочек — причина их си­ лы. Они обращены из глубины истории духа к таким глубинам нашей памяти, которые, еуществуя в нас, корректируют наше бытие, хотя мы порою и не в силах этого осоз­ нать. Глубины памяти постоянно понуждают нас приближаться к пониманию великого единства жизни на земле, пониманию того, что всякий, усиленно выключающий себя из этого единства, с каждым новым усилием все более умирает, оставаясь внешне живым, но становясь внутренне мертвым, выпавшим из круга жизни... Хантыйская былинка увела нас в область сибирского Лукоморья. По мнению ряда комментаторов. Герберштейн под «Лукоморскими горами» под­ разумевая «малый Алтай». М. П. Алексеев видит в них «северную часть Приуралья»...