Сибирские огни, 1984, № 2

вал. А ты думаешь, я что-то в этом понимаю или знаю, почему и куда их увели? От отца нет никаких известий. — Не сердись, Стась, я не хотел тебя обидеть. Просто так спросил. А впрочем, что мы оба знаем... С веток капает. С шумом падают на землю шапки мокрого снега. Птиц в лесу становится все больше. Только по вечерам еше хватает мо­ роз и держится всю ночь. Утром солнце растапливает длинные сосуль­ ки. Все бревна сташены уже на берег реки. Женщины собирают вер­ хушки деревьев и ветки, складывают в большие кучи и жгут их. Рабо­ ты на всех уже не хватает, и несколько женщин вернулись в поселок. . Вместе с ними Ульяна отправила лошадей и деда Ефима. К весне дед простудился, совсем ослаб, мучился сухим затяжным кашлем. Он поч­ ти никуда не выходил, лежал все время на печи. Только изредка, когда солнце припекало, слезал, кряхтя, усаживался у стены, грелся на сол­ нышке и смотрел на темневшую от грунтовых вод реку. — Скоро лед тронется. Да... Сколько весен я уже встретил на сво­ ем веку. Но всякий раз не могу надивиться, как об эту пору меняется вокруг мир. И звери, и птицы, и деревья. Нонче, наверное, моя послед­ няя весна. А как бы хотелось дождаться конца войны, когда наши по домам начнут возвращаться. — Дождешься, дед, дождешься. А мой Семен уже никогда не вер­ нется. Где-то там, на чужой стороне сложил свою головушку... — Не он один, дочка, не только он. А наш Таврило, а Валькин Се­ режка, а Бурмакин, а Ленька Седых... Известное дело, война. Лучше бы нас, стариков, забрала костлявая. Таким, как я, уже давно пора на тот свет. — Отлежишься дома, старуха намажет тебя медвежьим жиром, шубой накроет, до ста лет еще проживешь. Ульяна заботливо помогла деду забраться на лошадь. Сташеку, который с Ваней, Ульяной и двумя девушками оставался на зимовке, тоже было -жаль расставаться с дедом Ефимом. Он полюбил старика — человека доброго, умного, бывалого, не дававшего никому унывать. — Сегодня так,— любил приговаривать он,— а завтра иначе. С вечера — буря, метель, света божьего не видно, а утром встаешь — солнышко светит, птички поют — сердце радуется. Человек никогда не должен терять надежды. А ты что думаешь, сынок, меня судьба по бе­ лому свету не бросала? Сколько раз я думал, что уже больше не увижу никогда своей Поймы, на берегу которой родился. В первую мировую, на­ пример, еще при царе-батюшке, когда нас тоже против немцев погнали, знаешь, куда я дошел? До самой вашей Польши, до города, который называется Перемышль. На холмах, весь в зелени, садов и костелов уйма. А в долине — река. Меньше, правда, и не такая полноводная и норовистая, как наша Пойма. Тяжелые бои вели мы там с австрийца­ ми. Там меня и ранило. Я уже с жизнью прощался. «Вот так-то, Ефим,— думал, лежа в лазарете,— придется тебе здесь помирать, в чужой стране, не увидишь больше ни родной деревни, ни тайги. На охоту, рыбу ловить уже не пойдешь». Ну и что? Как видишь, живой. А сколько дорог пешком исходил! Война кончилась и люди — как пти­ цы— начали в свои родные гнезда возвращаться. И ты, сынок, тоже вернешься в свою Польшу, не бойся. Красивая твоя страна, ничего не скажешь. Земля кругом ухоженная. Деревни чуть ли не примыкают друг к другу. Железная дорога, и дороги хорошие, одна возле другой. Дома добротные. Люди — как везде. Но 'жить бы я у вас не смог. Без тайги, без Поймы — нет! Как и ты не можешь у нас. С тоски бы не выдержал... Сташек страдал не только от тоски, но и от одийочества. Матери нет. Никто не позовет тебя на завтрак, на обед, ни о чем не спросит, не пожалеет, не поругает. Отца нет. Некого спросить, не с кем посове- ' ЗЭ