Сибирские огни, 1984, № 2

...Работали вместе с отцом на вырубке тайги. Пилили могучие сосны, лиственницы, кедры. Ловили рыбу, ставили силки на дикого зверя. Тайга! Лесные дебри без начала и без конца. Единственное, еще, пожалуй, место на свете, где деревья рождаются и умирают есте­ ственным образом. Стареют, превращаются в труху. Стройные, как ионические колонны, сосны. Лиственницы, кедры, березы. Голые, разру­ шающиеся от ветра скалы. Бездонные болотные топи, усеянные торфя­ ными кочками, словно уродливыми бородавками. Реки, речки, кишащие рыбой, глубокие, быстрые и чистые, как слеза. Грибов — сколько и каких только хочешь. Земляника, лесная клубника, малина, черника, красная и черная смородина, дикий крыжовник и брусника. Цветы, которые не встретишь даже в самом экзотическом ботаниче­ ском саду. Благоухающие и иные, как бы из нереального мира,— краси­ вые, яркие, причудливой формы, но без запаха. Лось, олень, косуля, заяц, который на зиму надевает белую шубку, соболь, белка, бурундук, лиса, волк и бесспорный хозяин тайги — бурый медведь. Сташек, который с детских лет любил живность, был одурманен этой настоящей оргией природы. Даже тучи мошкарц — извечный источник страданий всего живого в тайге, от птиц до людей — не могли испортить ёго впечатлений. Даже мороз, градусов этак за тридцать, от которого трещали по ночам с пушечным грохотом стволы могучих деревьев, не мог охладить восхищения окружавшей его неповторимой, первозданной природой. Если у него было время, он часами бродил по тайге, любовался, удивлялся и не мог надивиться ею. Вскоре он неплохо познал ее,__привык к ней и даже, наверное, полюбил. Гайга не только восхишала, действова­ ла успокаивающе на его исстрадавшееся и тоскующее по матери, по Польше сердце, но и помогала ему чем могла. Из тайги он никогда не возвращался с голодным желудком и пустыми руками. Нйучился ловить рыбу, отыскивать гнездовья водоплавающей птицы, токовища глухарей, охотиться. В июне 1941 года и до Поймы дошла война. Для поляков, которых забросила сюда судьба — это была уже в+орая война. А вернее — про­ должение .той же самой. Первая началась в -сентябре 1939 года, когда Гитлер напал на Польшу. Будто вымело мужчин-сибиряков с берегов Поймы, Бирюсы, Ангары, Енисея и Байкала. Остались в тайге одни бабы, бородатые старики, помнящие ' еще батюшку-царя и японскую войну, дети. Да поляки. Их, хотя они были молодыми, здоровыми и способными носить оружие, на войну не брали. Он спрашивал отца: «Почему, бйтя?» — «Политика, сынок»,— «А что будет с нами, с Польшей?» — «Поживем — увидим. А Польша будет. Должна ^быть. Раньше или позже, запомни это»,— неизменно, с непоколебим'ой уве­ ренностью отвечал отец... В сентябре 1941 года его и еще нескольких поляков вызвали к пред­ седателю поссовета. «Запоздала немного газета, но зато вместе с ней пришла инст- ’ рукция, что вы можете идти в польское войско.Если все пойдет хорошо — будем союзниками и вместе двинемся на Берлин...» Ну и пошел отец искать то польское войско. А вместе с ним и несколько ^ других поляков. «Другого пути, сынок, в Польшу нет. Прости, ч оставляю тебя одного. Среди людей — не пропадешь. А как только представится возможность, сразу же тебя заберу».— «Батя, я тоже мог бы вступить в польское, войско».— «Война ведь, сынок, ты еще совсем молоденький, жаль тебя. Жди здесь. Напишу. И помни, что ты поляк. А если что со мной случится, то знаешь, откуда ты родом».— «Знаю, батя. Будь спокоен. Даже если бы в Польшу пришлось ползти на коленях — дойду'...» Короткое письмо, первое и последнее, пришло от отца летом 1942 года. Из него вытекало, что он служит в польском войске где-то на юге СССР, поскольку упоминал в нем о верблюдах, пустыне и 21