Сибирские огни, 1984, № 1

Станислав Куняев ВЕЛИКИЙ ПУТЬ {Размышления о поэзии, посвященной Сибири) Четыре века тому назад казацкая дружи­ на Ермака, перевалив Каменный пояс, двинулась на Восток к Иртышу... С этого времени и начинается историче­ ски обозримое освоение Россией Сибири — освоение государственное, хозяйственное, стихийно-народное, военное, и конечно же, культурное. Когда, в какое время Сибирь перестала быть для России чужой землей, когда русский человек почувствовчл ечин- ство великого организма, раскинувшегося от Днестра до Амура? Когда он ошутил право назвать Сибирь родиной? Сколько сил он положил для этого? На такие вопросы труд­ но ответить, обращаясь к политике, к эконо­ мике... Скорее всего на эти вопросы может дать ответ литература о Сибири, которая возникла'чуть не сразу после похода Ерма­ ка, если вспомнить, что в сборнике «Древ­ них российских стихотворений, собранных Киршою Даниловым» уже есть сказание о том, как «Ермак взял Сибирь», и песня «В сибирской украине, во Доурской стороне», и быль о походе селенгинских казаков. Вот откуда начинается поэзия Сибири, на сегод-' няшней странице которой написаны стихи молодых поэтов о строительстве Байкало- Амурской магистрали... Начиная с петровских времен, две оцен­ ки боролись и противоречили друг другу в русском сознании: как считать наши бес­ конечные географические пространства — благом или проклятием, непосильной на­ грузкой, гнетущей нацию, высасывающей ее силы, которые могли бы пойти на строитель­ ство цивилизации, общественного комфорта, европейски удобных форм жизни? По чьей Земля потомков Ермака. Сборник стихотворе Ний русских и советских поэтов, посвященный Сибири. Издан к 400-летию присоединения Сибири к Российскому госуларству. Иркутск. Вост.-Сиб. кн. нзд-во, 1982. воле мы начали медленное, но неуклонное движение на Восток, осваивая «за далью даль» — по верховной ли воле властителей и государей, или по мощному, скрытому в глубинах жизни велению народного ин­ стинкта? Как бы то ни было, в любом смысле Сибирь стала испытанием для России: ос­ воим ли? обживем ли? хватит ли сил? или захлебнемся в бесконечных лесах и болотах, распылим, развеем по ветру энергию, столь необходимую для обустройства жизни на коренных землях? Потому, наверное, рус­ ский человек с опаской относился к Сибири, не спешил назвать ее Россией. Потому, наверное, и не без оснований выросла в русской культуре тень великого скептика Чаадаева, с горечью сожалевшего о том, что мы «раскинулись от Берингова проли­ ва до Одера», Чаадаевскому пессимизму противостоял исторический оптимизм Пуш­ кина, находившего великий смысл в наших пространствах, которые дж е в середине тридцатых годов прошлого века он считал органически связанными с практической жизнью и государственной идеей. Думая о Сибири, Пушкин уже считает ее естественной и громадной частью целого единого национального организма с единым государственным и духовным кровообраще­ нием. Вспомним хотя бы, как, давая отпор клеветникам из западно-европейских парла­ ментов, он писал: Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля? «До стен недвижного Китая» — этр озна­ чало, что Пушкин в понятие «русская земля» включает и все восточные простраа-