Сибирские огни, 1984, № 1

ПОХОРОНЫ ГАРМОНИСТА. 1970 г. Хербнилн слухача... Умер. Сердьге не стерпело. Билось, пело, а сейчас отстучало и отпело. Он бывал необходим на крестинах, ка гулянке. Только скажеьнь, мол, хотим,- он уже плетет «Цыганку». Лиьнь мигнеьнь,— и старый вальс валит ровно из-под клавиш. Был он жаден на слова: все словами не ославиьнь.» Тридцать лет играл на слух, повернув и двухрядке ухо, неудачлнвый в науках, был он глуп, но не был глух.. В огородах цвел анис. ' Горизонт был .в небо вогнут. Пионер-сосед горнист, все разучивал тревогу. Подымал он н небу горн и звучал точнее, строже... И катилось за бугор солнце пылью подорожной... Ц В Е Т Ы Вот так моя мама цветы рисовала химическим грифелем «Копиручет»: сначала вела два некрупных овала, а дальше она карандаш целовала, вела лепестки, чуть играя Плечом. Потом отстранялась от близкой бумаги, с прищуром магическим терла виски. Отличные маки! А если не маки! Ну если не маки, тогда васильки. Когда на печи пригорало все брашно, испуганно мама летела к плите. И мне было тоже воистину страшно, я детскою темью за нею летел... В окне вечерело И стекла замшели. И волки блуждали у наших ворот. Был счастьем вечерним таинственный шелест бумаги и мамин химический рот... Вот так моя мама цветы рисовала... А я и не знал, что она доживала. Вот ты уходишь, дорогая, вот ты уходишь, догорая. Была, как девочка, нагая, а нынче — женщина в хмелю. Ты дышишь воздухом вечерним, цветешь в дождях его дочерних, а где-то желтый тес строгает доходный гробовщик. Велю тебе не стать старухой грубой, велю хранить такие губы, в которых мальвы и малина сгорали б, словно на огне. Велю жалеть собак н травы. кресты кладбищ и книжек главы, н кличи клиньев журавлиных, и свет ночной в родном окне. Вот ты уходишь календарно, не громко и не легендарно, и обрываешься от боли, что скоро станет мир без нас, и наши лица на карминах, как пятна пыли на гардинах, и наши страсти и неволи вместит бумаги желтизна. Но не хочу, чтоб отцветали любимых лица...