Сибирские огни № 12 - 1983

птицы сбиваются в стаи «к сентябрьским страницам»,— таков мир поэтической шко­ лы, как ее понимает Николай Колмогоров. В плане идеи, в понимании Человеческо­ го Дома, я думаю, Николаю Колмогорову многое удалось; по мысли, по идее книга его сложилась органично. Однако в пути от первой книги ко второй поэт нечто утра­ тил или утрачивает. Стих и тон его разговора стал менее де­ мократичным. Поэт все более и более ув­ лекается свободным парением над конкре­ тикой, над событийностью, лишая свои стихи жизненной привязки, реального сю­ жета, который был присущ его первым опы­ там и радовал в них... У меня есть твердая вера в то, что Нико­ лай Колмогоров не остановится на своей книге «Дом», не станет далее варьировать то, что написал в ней, а на новом витке развития снова выйдет к реальному миру первооснов, выйдет к своей душе, очищая ее от наносного. Ничто помешать не сумеет познанию сути души. Ведь дерево тянется, зреет в любой, самой дальней, глуши. Ведь звезды над ямою каждой, и каждым болотом горят, и жажда приходит однажды — , добраться до лучшего «я»... Но это уже стихи из сборйика Марии Бушуевой. Книга эта называется СТИХОТВОРЕНИЯ Мария Бушуева (г. Новосибирск) дебюти­ ровала в 1977 году в поэтической «кассе­ те», изданной Западно-Сибирским книжным издательством, там же в 1982 году вышла ее вторая книга. Точка, где ее голос начинает звучать, сливаясь с многими голосами молодых, а в их числе и Николая Колмогорова,—это точ­ ка безличностного, среднепоэтического зву­ чания, точка обшеусвоенного из Ф. Тютчева, либо из Ф. Тютчева, трансформированного Н. Заболоцким и Б. Пастернаком. Однако даже при самом пристрастном взгляде на стихи Марии Бушуевой невозможно сказать, что эта среднепоэтическая позиция, проис­ текающая из весьма поверхностного освое­ ния «школы», главенствует и задает тон^в ее книге. Напротив, мир «Стихотворений-» глубоко лиричен, личностен, индивидуален до субъективности, а в главном своем па­ фосе героиня лирики Марии Бушуевой на­ стойчиво, постоянно, мучительно и устрем­ лений ищет пути из этого своего мира в мир людей, мир гороДа, мир природы. ■ Первый ее дом — это реальный дом дет­ ства: Веселый абажур, домашний запах чая, за пианино мать поет; «Я встретил вас...» а бабушка моя «Конармию» читает и курит «Беломор», не поднимая глаз... И хотя детской душе этот мир домашнего уюта, теплоты и представляется устойчи­ вым, вечным, хотя далее героиня говорит о себе, что она '«взращена в тумане теп­ лом», даже и первые впечатления от своего • дома, а следовательно, и понимание Чело­ веческого Дома, у Марий Бушуевой испол­ нены сознания какой-то хрупкости бытия, сознания больной неслиянности героя и ми- ра. Не случайно выше процитированные сти­ хи заканчиваются такими строками: О, серый габардин годов пятидесятых на взрослых, дорогих, беспомощных плечах! Не случайно через всю книгу проходит мотив хрупкости бытия, неустойчивости бы­ та, предметы-проявления которого ломаются и бьются, Дом-Семья —этот островок теп­ ла, любви в огромном неведомом мире — постоянно оказывается то без стены, то без крыши, то со снятой дверью, и героиня вы­ нуждена видеть огромный мир. Понимание вещественного мира, мира ве­ щей, как неглавного, как невечного, пони­ мание хрупкости, незащищенности одиноко­ го человека —это первые уроки, которые усваивает героиня стихов Марии Бушуе­ вой, и это обращает ее к углубленному вни­ манию к себе, -к собственной душе. Какая я, кто я, какою я должна стать, чтобы войти в мир нелишней, нужной этому миру?'— с этих вопросов начинает складываться ха­ рактер лирической героини, ее судьба. Она начинает переустраивать мир с себя, ис­ пользуя самую высшую волю— волю само­ познания и самосовершенствования: Ничто помешать не сумеет познанию сути души... Она осознает, а следовательно, и строит, как Дом, свою душу, постепенно приходя к сознанию того, что утрата уединенного размышления, утрата возможности тайного строительства Дома —равна смерти: Когда мечтать перестаешь, то, значит, ты заболеваешь,— как будто книгу закрываешь, в которой дышишь и живешь, в которой вся твоя судьба... И от нее ты убегаешь... Как будто умер, но скрываешь, со страхом, это от себя. Героиня максималистски удерживает себя на избранном пути, поверяя каждый свой шаг и полысел только тем, насколько он ве­ дет к. самопознанию или уводит от него. Она готова себя казнить даже за мимолет­ ный отход от того, что считает «человече­ ской высотою»: О. черт возьми, опять я лгу: я высоты боюсь, я трушу и, выворачивая души чужие, от своей бегу... Но лирический сюжет развивается да­ лее, и, осознав себя, героиня видит, что нахбдится дом ее души в огромном городе, составленном не столько из каменных зда­ ний, сколько из других судеб, из неведомых ей людей, из недоступных ей чужих миров, и новые чувства возникают в ней, новым светом озаряется ее Дом, новые пути от­ крываются за его окном, протягиваются от его порога: ...я плач незнакомый в себе различаю про несовместимость души и души... Героиня понимает, что путь, избранный ею,—путь уединенного строительства своей души в поисках покоя, в поисках устойчи­ вости бытия в этом неустойчивом мире— иллюзорен во многом и может быть принят только как этап, но не как единственное жизненное поведение. В минуту слабости она готова уйти в себя, как в раковину, и восклицает: Нет, я сошла с ума, себе желая испытаний слезных,—