Сибирские огни № 12 - 1983

Мы не знали, что живем в Берлине, В непрощенном городе войны... Описание еще одного из уроков детства содержится в девятой главке поэмы «Чужие в доме». Русский мальчик с отцовскими эмблема­ ми танковых войск на воротнике своей кур­ точки заблудился в немецком городе. Его — отчаявшегося, плачущего —подбирает на улице немка фрау Зальц, потерявшая в не­ далеком прошлом своего сына в танковом сражении под Курском. Мальчик успока­ ивается и засыпает в тепле ее дома. Только много позже поймет выросший -мальчик нравственное значение этого урока жиз- ни — и не только для себя, но и для фрау'* Зальц... Пока же он наследует мирный, но драма­ тически разделенный мир, пока же он еще неосознанно —через разговоры взрослых, Через их чувства —понимает свою отделен- ность от пространства Родины и уже стре­ мится к ней; пока он получает как основу характера, как знак всей своей будущей судьбы— ощущение вечной дороги, непри­ вязанное™ души к единственному месту на земле,- ощущение бездомности. Герой Вале­ рия Иванова формируется отцом, его воен­ ными дорогами. Он драматически ощущает отсутствие ма- лей родины, как неиссякающего источника поэзии: В своем дому Мы так и не пожили. Наш дом всегда С собой мы увозили. Затиснутый в узлы и чемоданы, За нами он скитался постоянно, Чтоб где-нибудь в громаде стооконной, Где двор и сад заменены балконом, Нам предложить недолгий свой уют. Всем тем, кто век в одном дому живут, Чье детство знает свалки и овраги, Кто‘рос среди мальчишеской ватаги, Я тем завидую. Беспомощное чувство: В моей судьбе На этом месте пусто... Напряжение, угадываемое в первой книге Валерия Иванова, порождено и первыми уроками жизни, тем, что сложилось в его детство. Но напряжение это начинает зву­ чать мелодраматически, когда мы видим теперешнее стремление героя В. Иванова «намыслить», «начувствовать» себе чисто условную, поэтическую малую родину. Это оборачивается отходом от своего опыта, по­ пыткой выстроить свою поэтическую судьбу такою, какова она у всех стихотворцев —- выходцев из деревни. Поэтому, в частности, так' наивны обра­ щения автора к селу, к теме деревенской жизни. Тут дачные впечатления невольно выдаются за знание этой вечной и слож­ ной сферы жизни, а сама деревня, пережи­ вающая серьезные и трудные -времена, ви­ дится утомленному цивилизацией взгляду горожанина —обителью гармонии и красо­ ты («В электричке»), которую нарушают только горожане, прилетающие в деревню за мясом, как злые демоны («Черный бык»), точно для себя сельчане никогда скот и не режут... Но там, где автор верен себе, своему ха­ рактеру, и не пытается приобретение дома в деревне («Вот исбылась наша давняя при­ хоть: дом в деревне почти задарма...»), представить как обретение малой родины— стихи его трогают искренностью инесует- ностью чувства, выражением своего — пока еще локального и замкнутого —жизненно: го опыта. И главное в этих лирических стихах —ощущение дисгармонии, разделен­ ное™ людей, желание взаимопонимания, сочувствия, сердечной соединенности. Вот кричит неведомая птица в ночном бу­ ране... Вот одинокая ель стоит на город­ ской площади, и оторванность от леса для нее равна ,смерти... Вот гуси летят над индустриальным пейзажем, как вечное над миражем... Вот идут городские дожди и снегопады, сливающие душу горожанина с миром... И все это не просто пейзажи-, где природа приходит в болезненное противоре­ чие с цивилизацией, это —слепки постоян­ ного ощущения тяги героя к живому, к людям, неизбытой тяги к Родине, его посто­ янное желание быть кому-то необходимым, нужным, быть связанным с миром и _людь- ми узами дружбы, чувством общего'Дома. И это лирическое впечатление от мира и жизни возрастает в поэме «Чужие в доме», <где Родина воспринимается и мыслится ав- чтором не как пространство, существующее только «Сейчас» и «Здесь», но и как некая духовная сущность, как способность русско­ го человека к подвигу во имя свободы соб­ ственного Дома. Жизнь —подвиг. Жизнь —защита Дома- Родииы от вломившихся в него непрошеных гостей — будь то наполеоновский француз, тевтонский рыцарь, ордынец Батыя или гитлеровский фашист... В этой поэме как раз и ощущается отра­ жение собственного жизненного пути поэта, его мировосприятие, начально формировав­ шееся у отцовского танка, его начальное знание о том, что многие земные вопросы по жестокой необходимости решаются на полях кровавых войн. Формально поэма клочковата, это скорее цикл стихов, чем сюжетно и композиционно законченное эпическое произведение. Но вся книга не могла бы состояться как серьез­ ное явление молодого стихотворца, если бы в ней не было поэмы «Чужие в доме». Любая первая книга не обходится без стихотворений о любви. Есть они и в «Жу­ равлином пути». Например, такое: Люблю я снег, что между нами, Не разделяя нас, идет. Дожди, костров походных пламя И дикой птицы поздний взлет. Люблю прохожих неуклюжих, , Меж нами прущих напрямик. И на асфальте вешнем лужи, Нас разводящие на миг, Стихи передают настоящее, непридуман­ ное, невычитанное чувство. Но эта миниа­ тюра могла быть и лучше. Ей крайне меша­ ют две совсем случайные и проходные стро- кй в первой строфе, эти строки выпирают^ из всего текста своей необязательностью: Дожди, костров походных пламя И дикой птицы поздний взлет. Не вяжутся с городским стихотворением, где «прущие напрямик прохожие», где «вешний асфальт», такие средне-литератур­ ные, стертые символы, как «походные кост­ ры», «дикие птицы»... Две инерционных строки, мешающие этому стихотворению,' остановившему в слове мгновение юноше*