Сибирские огни № 11 - 1983

Всемь тысяч семьсот шесть, Восемь тысяч семьсот семь... И уже не хочется есть... Это, видно, ослаб совсем... 10. ОКТЯБРЬСКИЙ ЛЕДОХОД Как на берег на заре Прет народ! Это ж надо — в октябре Ледоход! Ветер сыростью дохнул И теплом. Дрему с города стряхнул Ледолом! Стужи, щиплющей носы, Больше нет. Мчатся с криками мальцы Льдинам вслед. Бабки охают, крестясь На яру: «Не видали отродясь!.. Не к добру!..» У молодок на щеках Цвет зари. Сердце жжет — да еще как! — Изнутри. Улыбаются в усы У реки Мукомолы, кузнецы, Печники. Над таежною смурной Стороной Вдруг повеяло весной. Новизной! Но никто не мог в тот час Знать о том: Всероссийский начался Ледолом! Лишь назавтра телеграф Отстучал: Взбунтовался Петроград. Зимний пал. 11. ПОЖАР В МАНЕЖЕ Декабрь семнадцатого года. Как черный лед, настыла тьма. Засовы вдевши и щеколды, Уснули темные дома. Лишь у мучных и хлебных лавок Толпятся люди у костров. И хлеб с горохом станет сладок, Коль ты всю ночь за ним продрог. Порой из тьмы дойдет до слуха Протяжный выкрик: «Караул!» Иль выстрел трахнет зло и сухо, Катнув по крышам краткий г^л. Пристыли к небу звезд кровинки. Вокруг пуны — морозный пар. И вдруг пронзили полночь крики: «Пожар! Манеж горит! Пожар!» И — топот ног. Туда — поближе! Увидеть, как и что горит. Уже огнем объята крыша, А из дверей толпа бурлит. И все новехонькое Зданье Окутал едкий черный дым... (Прервал Совета заседанье Тревожный крик: «Пожар! Горим!») А сверху стекла зазвенели Пинком разбитого окна, И человек возник в шинели. Да это ж Лыткин! Вот те на1„ Ныряя в дым густой без страха, В нутро, гудящее огнем. Швыряет книги он с размаха В сугроб глубокий под окном. В них наше прошлое и завтра, В них мудрость множества веков. Спасает книги эти автор Книжонки тоненькой стихов. ...Друзьям выкрикивал он хрипло, Когда домой его вели: — А сколько книг еще погибло! Эсеры, гады, подожгли!.. Еще не раз потомки ахнут. Дивясь открытиям своим. Палят огнем и дымом пахнут Стихи, написанные им. 12. ТРОЕ Кто там квадрат пересек двора! Шапка, тулуп, чемодан... Глянула Ольга и обмерла: Бутин Иван! Ваня!.. Тарелка скользнула из рук. Брызнул осколков звон. Дверь отворила, услыша стук. Точно — он! Господи, а исхудал-то как! И под глазами синь. «Я неожиданно — можно так! — Бутин Иван спросил.— Еду Совет укреплять в Читу, Вот и решил... по пути... Думал: удастся найти — зайду: Как же так — не зайти!!» Сняв сапоги и тулуп у дверей, Бритоголов, сутул. На руки он подхватил детей, С ними и в дом шагнул . Ольга прижалась к стене спиной. В горле горячий ком. «Оля, кончай любоваться мной! Ну, угости чайком». В кухню метнулась — лицо в слезах. Сжав полотенце в горсть. Федор вернулся домой впотьмах, В доме — гость. Невыносимо напряжена В комнате тишина. Съежилась Ольга, как мел, бледна: «Это моя вина!» Глаз не сомкнула во тьме ночной Даже на полчаса, Чуть различимые за стеной Слушая голоса. Встала, к двери подошла босиком. Выглянула тайком: Федор с Иваном сидят за столом Рядом — к лицу лицом. Перебирая листы газет, Федор ведет рассказ Про Губревком И про томский Совет, Про настроенья масс: «Город за нас большинством стоит, В селах эсер силен — Голодом город морить грозит, Ждет: придем на поклон. Контра ползет по губернии вширь. Справиться с нею. как!» — «На ноги станет Центроеибирь —