Сибирские огни № 11 - 1983
и чтению. Ведь он — большак, все домашние работы давно на нем ле жат. И по дрова, и по воду —всюду он, Иван. Огропена с Пронькой ма ленькие были, заберутся в дороге на нарту с поклажей, сидят, а ту нар ту большак за собой волочит на веревке, как бурлак. И лодку он водил всегда бечевой, и топором орудовал, роняя лесины. До учьбы ли ему бы ло! Намается за день — вечером рухнет на нары или на пихтовый лап ник, постланный прямо на землю возле костра, и нет его до утра, спит... Вопя о милости и пытаясь разжалобить суровое воеводское серд це, Иван не только не достиг цели, к которой стремился, но и усугубил свое и всей семьи положение. Услыхав о милости, которою оделяют бо ярыни Аввакумичей, Пашков еще больше разгневался. «Эти бабы, Фекла с Евдокией, дуры,—подумал он.—Сами не веда ют, что творят. Запрещал я им подачки протопопским чадам давать — не слушаются, в своем уперлись, как овцы. Вот и вскормили на свою бе ду проклинателей. Не до рева бы было еретику с острожной башни, ежли бы он голодной смертью подыхал! На воеводских хлебах отъелся — и во пит, как оглашенный!» Сказал с гневом: — Встань, дьячок, не проймут твои мольбы мое сердце! Погибать вам всем здесь, как собакам, на то воля царя да святейшего патриарха. 3 Шел, сердито ступая по застылой земле, воевода. Неутолимый ветер свистит и дует. На крышах избиц хлопают дранитцы. Солнце из-за тучи выглянуло на миг, погрозилось острым, как копье, лучом и тут же скры лось за белесой мглой. Направляясь во дворец домой, Афанасий Филип пович с сердцем думал о боярыне Фекле: ишь-де, прикормила Аввакум- ку! На свою беду... А ежли исполнится его проклятье? Тогда и выйдет, что Фекла сама на себя беду накликала. Ужо тебе, старая дурка!.. Что до своих вин и грехов перед Феклой Семеновной, то их Пашков не сознавал и потому не чувствовал. Давным-давно он ни перед кем не отчитывается. Один лишь царь самовластный для него указ... С сознанием силы и правоты во всем вошел во дворец воевода. Во дворце — тишина, спокойствие, видимая покорность. В решетчатых се* нях его встретил Пятнашка и, гортанно мыча и помогая сам себе руками, стал ему что-то растолковывать. Пятнашка махал руками, делал серди тое лицо, присаживался на лавку перед столом и водил по столу паль цем, будто гусиным пером пишет. Что сие обозначает, было невдомек воеводе. Прошел он на свою половину. Постельничий служка помог ему снять доху, повесил на деревянный штырь. Пашков остался в ферязи с высоким воротником и золотым на груди ожерельем. Спросил: чем заня та боярыня Фекла Семеновна? — Призвала к себе писца Игнашку — пишу-: — Что пишут, может, знамо тебе, братец? — Неведомо, господине. — Ладно, ступай! Оставшись один, Афанасий Филиппович попытался было разгадать, что за письменное дело затеяла жена, но отгадка, как ни ломал он голо ву, на ум не приходила. Для Феклы привычно указывать в поварне да распоряжаться в портомойне и мыльне, но письменных дел она никогда не касалась. Грамотками московской родне, знакомым и друзьям не го воря уж о переписке со старостами из деревнюшек, и вотчин, и малых се литьб, и пустошек, где смерды вырабатывали на полях и в скотных дво рах прожиточные животы для бояр Пашковых, ведал сам Афанасий Филиппович. «Может, челобитье к царю, аль к царице смышляет —с кривой на губах усмешкой подумал Пашков,—Надо пойти разведать». В спальной хоромине старой боярыни, куда вошел воевода, в самом деле за столом сидел писец Игнашка и водил гусиным пером по бумаге, 5 Сибирские огни Л"» 11
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2